Портрет Дориана Грея - Оскар Уайльд

— Мне не нравится такое объяснение, Гарри. Но я рад, что выменя не считаете бесчувственным. Я не такой, знаю, что не такой! И все же — то,что случилось, не подействовало на меня так, как должно было бы подействовать.Оно для меня — как бы необычайная развязка какой-то удивительной пьесы. В нем —жуткая красота греческой трагедии, трагедии, в которой я сыграл видную роль, нокоторая не ранила моей души.

— Это любопытное обстоятельство, — сказал лорд Генри. Емудоставляло острое наслаждение играть на бессознательном эгоизме юноши. — Да,очень любопытное. И, думаю, объяснить это можно вот как: частенько подлинныетрагедии в жизни принимают такую неэстетическую форму, что оскорбляют нас своимгрубым неистовством, крайней нелогичностью и бессмысленностью, полнымотсутствием изящества. Они нам претят, как все вульгарное. Мы чуем в них однулишь грубую животную силу и восстаем против нее. Но случается, что мы в жизнинаталкиваемся на драму, в которой есть элементы художественной красоты. Есликрасота эта — подлинная, то драматизм события нас захватывает. И мы неожиданнозамечаем, что мы уже более не действующие лица, а только зрители этой трагедии.Или, вернее, то и другое вместе. Мы наблюдаем самих себя, и самая необычайностьтакого зрелища нас увлекает. Что, в сущности, произошло? Девушка покончила ссобой из-за любви к вам. Жалею, что в моей жизни не было ничего подобного. Ятогда поверил бы в любовь и вечно преклонялся бы перед нею. Но все, кто любилменя, — таких было не очень много, но они были, — упорно жили и здравствовалиеще много лет после того, как я разлюбил их, а они — меня. Эти женщинырастолстели, стали скучны и несносны. Когда мы встречаемся, они сразу жеударяются в воспоминания. Ах, эта ужасающая женская память, что за наказание! Икакую косность, какой душевный застой она обличает! Человек должен вбирать всебя краски жизни, но никогда не помнить деталей. Детали всегда банальны.

— Придется посеять маки в моем саду, — со вздохом промолвилДориан.

— В этом нет необходимости, — возразил его собеседник. — Ужизни маки для нас всегда наготове. Правда, порой мы долго не можем забыть. Якогда-то в течение целого сезона носил в петлице только фиалки — это было нечтовроде траура по любви, которая не хотела умирать. Но в конце концов она умерла.Не помню, что ее убило. Вероятно, обещание любимой женщины пожертвовать дляменя всем на свете. Это всегда страшная минута: она внушает человеку страх передвечностью. Так вот, можете себе представить, — на прошлой неделе на обеде уледи Хэмпшайр моей соседкой за столом оказалась эта самая дама, и она во что быто ни стало хотела начать все сначала, раскопать прошлое и расчистить дорогубудущему. Я похоронил этот роман в могиле под асфоделями, а она снова вытащилаего на свет божий и уверяла меня, что я разбил ей жизнь. Должен констатировать,что за обедом она уписывала все с чудовищным аппетитом, так что я за нее ничутьне тревожусь. Но какова бестактность! Какое отсутствие вкуса! Ведь вся прелестьпрошлого в том, что оно — прошлое. А женщины никогда не замечают, что занавесопустился. Им непременно подавай шестой акт! Они желают продолжать спектакль,когда всякий интерес к нему уже пропал. Если бы дать им волю, каждая комедияимела бы трагическую развязку, а каждая трагедия перешла бы в фарс. Женщины вжизни — прекрасные актрисы, но у них нет никакого артистического чутья. Выоказались счастливее меня, Дориан. Клянусь вам, ни одна из женщин, с которыми ябыл близок, не сделала бы из-за меня того, что сделала из-за вас Сибила Вэйн.Обыкновенные женщины всегда утешаются. Одни — тем, что носят сентиментальныецвета. Не доверяйте женщине, которая, не считаясь со своим возрастом, носитплатья цвета mauve[11] или в тридцать пять лет питает пристрастие к розовымлентам: это, несомненно, женщина с прошлым. Другие неожиданно открывают всякиедостоинства в своих законных мужьях — и это служит им великим утешением. Онивыставляют напоказ свое супружеское счастье, как будто оно — самыйсоблазнительный адюльтер. Некоторые ищут утешения в религии. Таинства религииимеют для них всю прелесть флирта — так мне когда-то сказала одна женщина, и яэтому охотно верю. Кроме того, ничто так не льстит женскому тщеславию, какрепутация грешницы. Совесть делает всех нас эгоистами… Да, да, счету нетутешениям, которые находят себе женщины в наше время. А я не упомянул еще осамом главном…

— О чем, Гарри? — спросил Дориан рассеянно.

— Ну, как же! Самое верное утешение — отбить поклонника удругой, когда теряешь своего. В высшем свете это всегда реабилитирует женщину.Подумайте, Дориан, как непохожа была Сибила Вэйн на тех женщин, каких мывстречаем в жизни! В ее смерти есть что-то удивительно прекрасное. Я рад, чтоживу в эпоху, когда бывают такие чудеса. Они вселяют в нас веру в существованиенастоящей любви, страсти, романтических чувств, над которыми мы привыкли толькоподсмеиваться.

— Я был страшно жесток с ней. Это вы забываете.

— Пожалуй, жестокость, откровенная жестокость женщинам милеевсего: в них удивительно сильны первобытные инстинкты. Мы им дали свободу, аони все равно остались рабынями, ищущими себе господина. Они любят покоряться…Я уверен, что вы были великолепны. Никогда не видел вас в сильном гневе, нопредставляю себе, как вы были интересны! И, наконец, позавчера вы мне сказалиодну вещь… тогда я подумал, что это просто ваша фантазия, а сейчас вижу, что выбыли абсолютно правы, и этим все объясняется.

— Что я сказал, Гарри?

— Что в Сибиле Вэйн вы видите всех романтических героинь.Один вечер она — Дездемона, другой — Офелия, и, умирая Джульеттой, воскресает вобразе Имоджены.

— Теперь она уже не воскреснет, — прошептал Дориан, закрываялицо руками.

— Нет, не воскреснет. Она сыграла свою последнюю роль. Нопусть ее одинокая смерть в жалкой театральной уборной представляется вам как бынеобычайным и мрачным отрывком из какой-нибудь трагедии семнадцатого века илисценой из Уэбстера, Форда или Сирила Турнера. Эта девушка, в сущности, не жилаи, значит, не умерла. Для вас, во всяком случае, она была только грезой,видением, промелькнувшим в пьесах Шекспира и сделавшим их еще прекраснее, онабыла свирелью, придававшей музыке Шекспира еще больше очарования и жизнерадостности.При первом же столкновении с действительной жизнью она была ранена и ушла измира. Оплакивайте же Офелию, если хотите. Посыпайте голову пеплом, горюя озадушенной Корделии. Кляните небеса за то, что погибла дочь Брабанцио. Но нелейте напрасно слез о Сибиле Вэйн. Она была еще менее реальна, чем они все.

Наступило молчание. Вечерний сумрак окутал комнату. Бесшумновползли из сада среброногие тени. Медленно выцветали все краски.

Немного погодя Дориан Грей поднял глаза.