Княжий пир - Юрий Никитин

Конь был в мыле, с удил срывались пышные хлопья пены, словновесь день несся вскачь, а не пробирался шагом между упавшими стволами,покрытыми мхом, валежинами, между переплетением чудовищных корней, веток, гдена каждом шагу уже проваливаешься сквозь непрочный мох.

Когда он отчаялся уцелеть в этом чудовищном лесу, авозвращаться поздно, впереди внезапно посветлело. Деревья пошли в стороны, коньприбавил шагу, спеша выбраться на свободное от деревьев место.

Поляна оказалась не так уж и широка, но Залешанин дернулся,натянул поводья. Ближе к противоположной стене леса стояла избушка на толстыхкуриных ногах. Деревья покровительственно простирали широкие ветви над крышей,и сизый дымок пробивался сквозь пожелтевшую от горячего дыма листву. Но слевана добрый десяток саженей, а то и на два протянулся клин черных обугленныхпней. Да и дальше деревья стояли мертвые, с обгорелыми ветвями. Еще дальше самидеревья росли как росли, но верхушки смотрели в небо голыми мертвыми ветвями…Как будто огненный ветер пронесся над ними, постепенно теряя силу!

Мороз пробежал по шкуре. Залешанин голову втянул, какулитка, будто над головой уже летело серо-зеленое тело с исполинскимиперепончатыми крыльями, в поджатых к пузу лапах держа козленка или козу, а прикаждом взмахе крыльев вершинки деревьев раскачивает так, что из гнезд выпадаютптенцы…

Вокруг избушки должон быть частокол с человечьими головами.А один кол, свежеоструганный, пуст, ждет его головы… Видать, либо Бабу Ягувыжили, либо сюда так давно никто не забредал, что и частокол сгнил заненадобностью.

Двум смертям не бывать, сказал он себе мрачно, а одной всеравно не миновать… Конь фыркнул, но упрямиться не стал, хотя чуткие ноздриЗалешанина вздрогнули пару раз, чуя свежепролитую кровь. Но в лесу кровь всегдальется, зверь кормится другим зверем. А кто бы тут ни был, одними ягодамине проживет.

Над головой громко хлопнуло. Волна теплого воздуха хлестнулапо ушам, оставив мохнатые клочья. Он невольно вобрал голову в плечи, а филин,еще громче захлопав крыльями, сделал круг, словно выбирая, с какой сторонысхватить эту гадкую мышь со спины коня, неспешно вернулся к избушке.

Залешанин зажато смотрел вслед. Что за филин, чтораспорхался ясным днем? Солнце еще висит над верхушками деревьев, до заката какдо Киева на четвереньках, а он как боярин уже охаживает свои владения…

Конь тревожно прядал ушами. Залешанин погладил по шее, нопальцы вздрагивали, конь чувствовал боязнь всадника, сам не старалсяхрабриться, даже пытался остановиться, но Залешанин попинал в бока, заставилподойти к самому крыльцу.

С той стороны избушки колодец, шагах в пяти. Даже дваряда бревен, хоть и полусгнивших. У двери слева широкая деревянная ступа,окованная снизу для крепости широкой полосой железа. Потемневшая от старости,массивная. Из ступы выглядывает медный пестик, позеленевший, с остатками резьбыили что там было, на письмена похоже, уже почти стертой частым касаниемладоней.

– Эй, – закричал он, – есть кто-нибудь?

В избушке вроде бы зашебаршилось, затем смолкло.Залешанин выждал, заорал еще, громче. Наконец дверь заскрипела. В темномпроеме появилась согнутая вдвое фигура. Старуха была в лохмотьях, с трудомопиралась на древнюю клюку, но разогнуться не могла, судя по ее виду, уже летсто. А то и тысячу. Щурясь от света заходящего солнца, долго всматриваласьво всадника на коне. Залешанин попробовал попятиться, но старуха прошамкала:

– Чую, русским духом запахло…

– Все мы пахнем одинаково, – пробормоталЗалешанин. – Я вообще-то не рус, а полянин… Да какая разница? Сейчасмы с конем пахнем одинаково… Исполать тебе, бабуля!.. Дозволь спросить дорогу,а то заплутал я что-то… Вроде и лесу-то тьфу, одни кусты да поляны, но я такойудалец, что и в трех соснах плутаю… А не скажешь, и на том спасибо. Поедусебе, ты не серчай…

Старуха пожевала сморщенным ртом, совсем как всякая беззубаястаруха, только с ее зубищами получалось страшновато.

– Куда в лес-то? – спросила она. – Ночь ужеблизко… Тут волки такие, что и костей не оставят ни от тебя, ни от коня… Развечто хвост да гриву?

– Хвост да гриву, – пробормотал Залешанин, –значит, и копыта… тю-тю? Маловато. Это все от коня, а я ж не конь… Но истеснять тебя, ласковая бабулечка, мне совесть не позволит.

– Слезай, – посоветовала старуха.

– Что? – переспросил Залешанин. Сердце затрепыхалось,как воробей в когтях кота, а дыхание остановилось. – Мне, что ли?

– Слезай, – повторила старуха. – Это у тебя-тосовесть?

Она повернулась к Залешанину, словно только сейчасрассмотрела, где он стоит, и у того душа покарабкалась в пятки, где забиласьпод стельку сапога. Один глаз старухи зиял пустотой, зато второй был огромный,налитый кровью, светился как кровавый закат на небе!

Залешанин, не помня себя, слез. Руки тряслись, хоть шкурывытряхивай, а ноги подгибались, будто он усаживался на бочку. Старуха искривиларот, наверное в улыбке, Залешанин взмок от страха, когда один клык вылез загубу и так остался, а лучик заходящего солнца окрасил его в пурпур такойяркости, словно весь закат собрался на этом клыке.

Сожрет, мелькнуло в голове жуткое. Сожрет вместе спотрохами. И костей не оставит! Разве что голову как украшение для ограды.А в зубы какую-нибудь гадость воткнет для смеха…

В комнатке было темновато, прохладно. Из-под ног дуло,он заметил в полу широкую деревянную крышку с настоящим медным кольцом, вбитымв дерево. Похоже, у Бабы Яги еще и погреб. Жутких криков снизу пока не слышно…

– Проголодался? – спросила старуха. – Сейчасчто-нибудь придумаем… Да и я перекушу…

«Меня перекусит», – мелькнуло у него пугливое. Вонзубы, еще больше стали. На глазах растут.

– Да мне что-то не хочется, – сказал онторопливо. – Водицы глоток, что еще проезжему надо? И прикорнуть наночь могу где угодно. Ты не беспокойся, бабуля.

– Какое беспокойство, – ответила Баба Яга. – Такдавно никто не заглядывал, что я уже и забыла…

«Вкус мяса человеческого забыла, – понял он. – Вонажрется теперь! Я, как назло, не мелочь какая, а удался ростом и силой. Салане нарастил, зато мяса как на быке. А у нее зубы-то, зубы…»

Старуха, пятясь, вытащила из печи ухватом с короткой ручкойширокий горшок. По комнатке потек запах разваристой гречневой каши, ноЗалешанин напомнил себе, что откуда гречка в лесу, все обман, в горшке однижабы да летучие мыши.

Он опасливо заглянул в миску. Из темного варева выглядываюттонкие лапки, не то лягушачьи, не то жабьи, запах вроде бы мясной, только онтакого мяса не пробовал, голову на отрез.

Старуха не сводила с него горящего взгляда. Рот ее началоткрываться, заблестели и другие зубы, страшные, как зубья пилы. Будь чтобудет, Залешанин зачерпнул ложкой гадостное варево, задержал дыхание, поднес корту. Только бы не выблевать, мелькнула мысль, бабка сразу убьет. А если несразу, то сперва помучает, натешится, наизгаляется…