Дилетантское прощание - Энн Тайлер

– Привет, Аарон! – Мими заковыляла ко мне в своих воскресных туфлях на каблуках, которые, несомненно, оставляли дырки в хлюпающем дерне.

Я встал ей навстречу:

– Доброе утро, Мими.

– Такими темпами ты здесь вырастишь тропический лес.

– Надо же что-нибудь сделать для нашей планеты.

Мими установила зонтик меж ступней и оперлась на него:

– Ты вернулся?

– Решил, что пора.

– Мы боялись, ты съехал насовсем.

– Еще чего, – сказал я, словно подобная мысль меня не посещала.

– Давеча я говорю Мэри Клайд: надо бы, говорю, его известить, что эта фирма по уходу за лужайками все стрижет траву, которой уж и нету. А она мне отвечает: да в курсе он, наверняка строители ему сказали. Ну не знаю, говорю, им, по-моему, дела нет до лужайки.

– Присаживайся, Мими, – предложил я, переживая за ее туфли, густо облепленные грязью и жухлыми травинками.

Но старуха думала о своем:

– Это просто сама судьба, я ведь как раз собиралась пригласить тебя на ужин.

– Спасибо, только я…

– Хорошо бы, ты познакомился с моей племянницей. После смерти мужа она сама не своя, и я подумала, хорошо бы ей поговорить с тобой.

– Да я, знаешь ли, не особо разговорчив.

– А то, неужто я не понимаю? Но тут совсем другое дело. Муж-то ее умер в прошлый Сочельник, представляешь? Смерть его просто подкосила бедняжку Луизу.

– В Сочельник? – переспросил я. – Кажется, я слышал эту историю.

– Тогда тебе все ясно! Она смирилась с его неизлечимой болезнью, но и подумать не могла, что он скончается в Сочельник.

– Да, теперь для нее этот праздник не в праздник, потому как всякий раз он напомнит о покойном муже.

Я хотел всего лишь выразить сочувствие, но, видно, слишком преуспел в этом, ибо Мими изумленно вытаращилась:

– В самую точку! Вот видишь? Тебе есть что сказать.

– Нет-нет! – поспешно ответил я. – Ей-богу, я не владею никакими… житейскими премудростями или чем там еще.

– Премудростями?

– И потом, сейчас дел невпроворот. В доме жуткий кавардак! Все свалено в одну комнату: мебель, книги, всякий хлам, лампы, шторы, ковры…

Мне таки удалось ее заговорить. Мими вяло махнула рукой и пошла обратно, перед брызгалкой вновь раскрыв зонтик, хоть я тотчас любезно прикрутил кран. Тем более что лужайка напиталась водой хорошо.

Помянув кавардак в спальне, после обеда я решил навести там хотя бы относительный порядок. Расставлять все вещи по своим местам не имело смысла, они бы только мешали рабочим, но кое-что можно было выбросить. Скажем, медицинские пособия Дороти и кучу скопившихся ненужных безделушек.

Выяснилось, что многие книги промокли – не только жены, но и мои. Правда, они уже подсохли, однако обложки покоробились, а от бумаги исходил заплесневелый мышиный запах. Я открывал коробку за коробкой, удрученно перебирал книги и относил их в прихожую, чтобы потом рабочие все это выбросили. Однако я попытался спасти несколько своих любимых биографий и альбомы с семейными фотографиями. После маминой смерти я забрал эти альбомы и теперь чувствовал себя виноватым, что они в таком состоянии. Я перенес их в кухню и открытыми разложил на столешницах, надеясь, что полинявшие черные листы все-таки проветрятся.

С безделушками я не церемонился. На кой черт мне бронзовые башмачки? (Пара миниатюрных кроссовок, ой как остроумно.) Или фарфоровые часики, вечно отстающие, или ваза в виде тюльпана, которую кто-то подарил нам на свадьбу?

Ужинал я стоя, поскольку стол был занят альбомами. Пережевывая тако, я расхаживал по кухне и вглядывался в старые коричневатые фотографии. Мужчины в стоячих воротничках, женщины в платьях с рукавами «баранья нога», мрачные дети в негнущихся нарядах, похожие на ходячую рекламу. И никаких подписей. Наверное, создатель альбома считал это излишним – в тогдашнем маленьком мире все друг друга знали. Потом коричневатые фотографии сменились черно-белыми, а те – неестественных оттенков цветными, но опять ни одной подписи. Ни под свадебным фото родителей, ни под снимком Нандины в крестильной сорочке, ни под фотографией, где мы с сестрой на чьем-то детском дне рождения. Единственное фото с моей свадьбы тоже не имело подписи. Мы с Дороти стоим на ступенях церкви, вид у нас скованный и растерянный. Оба дурно одеты: я в коричневом пиджаке, из рукавов которого торчат запястья, Дороти в ярко-синем вязаном платье, некрасиво обтянувшем выпирающий живот. Через пятьдесят лет кто-нибудь увидит этот альбом на блошином рынке, взглянет на нас и перелистнет страницу, даже на секунду не заинтересовавшись, кто мы такие.

В силу разных рабочих графиков с мастеровыми я почти не пересекался. В будни они приходили рано, но в это время я уже заканчивал завтрак. В утренней прохладе дымили их бумажные стаканы с горячим кофе. Работяги шумно вытирали ноги о коврик в прихожей, извещая о своем прибытии. Мы перебрасывались парой фраз о погоде, и я уходил на службу, а когда возвращался, уже не было ни рабочих, ни следов их пребывания, кроме кучки инструментов на мятой подстилке в углу гостиной. Однако в доме что-то витало, нечто ощутимее запаха табачного дыма. Казалось, своим появлением я перебил разговор о жизни гораздо богаче и насыщеннее моей собственной, и я проходил по пустым комнатам, не только утверждая себя хозяином дома, но еще питая крохотную надежду, что где-нибудь завалялся кусочек этой насыщенной жизни для меня.

Но вот в пятницу я вернулся домой, а двое рабочих еще не ушли. Один заканчивал покрывать лаком пол на веранде, другой расхаживал по дому и собирал банки с краской, кисти и валики в картонную коробку.

– Мы уж хотели уйти, – сказал рабочий с коробкой, – но оказалось, Гэри купил лак не того оттенка, пришлось задержаться.

– Я тут ни при чем, братан, – возразил Гэри. – Это Гил записал неправильный номер.

– Да фиг-то с ним. По любому, мы закончили. Надеюсь, вам понравится, как все получилось.

– В смысле, закончили совсем? – спросил я.

– Ага.

– Все-все сделано?

– Ну если только еще что-нибудь пожелаете.

Я огляделся. Все безупречно: белые стены гостиной сияют, новенькие полки на веранде ждут, чтобы их заполнили. Кто-то подмел опилки, убрал бумажные стаканы и крышки-пепельницы. Почему-то мне стало одиноко.

– Да нет, больше ничего, – сказал я.

Гэри выпрямился и положил кисть на банку:

– Только сюда пока не заходите, ладно? Сутки. А потом еще пару дней ходите тут в обуви. Вы не представляете, сколько людей думают, что сберегают пол, разгуливая в носках. Ничего хуже не придумаешь.

– Просто гробят пол, – поддержал второй рабочий.

– Тепло от ног…

– Катыши со старых носков…