Тайна 13 апостола - Мишель Бенуа

Позабавленный удивлением своего спутника, Лиланд зашептал:

— В музыкальной секции — я ведь только ею и пользуюсь — я тебе покажу собственноручные партитуры Вивальди, страницы «Мессии» Генделя, восемь первых тактов моцартовской «Лакримозы»— последние ноты, написанные им уже при смерти. Все это хранится здесь…

Секция музыки находилась в последнем зале. В центре, под лампами, стоял пустой стол, покрытый идеально чистым стеклом.

— Вы все здесь знаете, монсеньор, так что я вас оставлю. М-м… — казалось, он сделал над собой какое-то усилие. — Отец Нил, не зайдете ли ко мне в кабинет? Надо подыскать вам перчатки по размеру, они понадобятся при работе с манускриптами.

Лиланд, похоже, удивился, но ничего не сказал, когда отец Нил прошел за библиотекарем в кабинет, дверь которого как раз выходила в их зал. Там отец Бречинский тщательно закрыл за собой дверь, взял с полки какую-то коробку, повернулся к отцу Нилу… Вид у него был смущенный:

— Отец мой, могу ли я вас спросить, каковы были ваши отношения с отцом Андреем?

— Мы были очень близки между собой, а что?

— Ну я… видите ли, я с ним состоял в переписке, он иногда спрашивал мое мнение о древних надписях, которыми занимался.

— Так, значит… Это вы?

Отцу Нилу вспомнилось: «Я отослал фотографию плиты из Жерминьи одному сотруднику Ватикана. Он ответил, что получил. Без комментариев».

— Андрей говорил мне о своем знакомом из ватиканской библиотеки, но я не знал, что это вы. Не думал, что у меня появится случай встретиться с вами!

Наклонив голову, отец Бречинский машинально мял в руках перчатки, вынутые из коробки.

— Он, как и другие исследователи, просил меня о некоторых технических уточнениях. У нас, хоть и на расстоянии, возникли доверительные отношения. Потом однажды я, разбираясь в коптском фонде, нашел маленький фрагмент манускрипта, по-видимому, происходящего из Наг-Хаммади. Он никогда не переводился. Я послал его отцу Андрею. Он, казалось, был очень взволнован этой находкой, но отправил мне ее назад без перевода. Я написал ему, не понимая, в чем дело. Тогда он выслал мне по факсу фотографию надписи эпохи Каролингов, найденной в Жерминьи, и осведомился, что я о ней думаю.

— Знаю, мы вместе фотографировали эту плиту. Отец Андрей держал меня в курсе своих изысканий. Почти всех.

— Почти?

— Да, он говорил мне не все. И не скрывал этого. Мне всегда было непонятно, какие тут могут быть тайны.

— Потом он приехал сюда, это был первый раз когда мы встретились лично, встреча была… весьма насыщенной. Затем он исчез, больше я его не видел. А вскоре из газеты «Ла Круа» узнал о его смерти — то ли несчастный случай, то ли самоубийство…

Отцу Бречинскому было явно не по себе, он прятал глаза, старался не смотреть на собеседника. И, наконец, протянул пару перчаток.

— Не стоит находиться у меня слишком долго, вы должны вернуться в зал. Я… мы еще потолкуем, отец Нил. Попозже. Я найду способ. Не доверяйте здесь никому, даже монсеньору Лиланду.

— Что вы хотите сказать? Я, наверное, никого больше и не увижу в Риме, но ему верю безусловно мы вместе учились, я его знаю много лет.

— Но он провел какое-то время в Ватикане. Это место меняет любого, кто приблизится к нему. И таким людям уже никогда не стать прежними… Неважно, забудьте все, что я вам сказал, только берегитесь, будьте осторожны!

Лиланд между тем уже разложил на столе свои манускрипты.

— Долго же, однако, он перчатки искал! А между тем в соседнем зале их полным полно в ящике, на все размеры…

Не отвечая на встревоженный взгляд друга, отец Нил склонился к большой прямоугольной лупе, Закрепленной над рукописью. Вгляделся:

— Иллюминирований нет, наверняка написано ранее X века. Ну, Ремби, за дело!

В полдень они перекусили сандвичами, которые принес им отец Бречинский. Неожиданно подобрев, поляк попросил отца Нила объяснить, в чем будет состоять его работа.

— Сначала надо разобрать латинский текст этой рукописи григорианских песнопений. Затем перевести с древнееврейского тексты, которые пели в старину иудеи. Мелодически они между собой близки. Мое дело — сопоставить их по содержанию, конечно, я занимаюсь только текстами, все остальное — забота монсеньора Лиланда.

— Древнееврейский для меня так же темен, как средневековые письмена, — со смехом пояснил американец.

Когда они вышли из здания, солнце уже висело низко над горизонтом.

— Я сразу вернусь в Сан-Джироламо, — извиняющимся тоном сказал отец Нил. — Голова разболелась от этого воздуха, там же всюду кондиционеры…

Но отец Лиланд остановил его. Они проходили как раз по площади Святого Петра:

— По-моему, ты произвел сильное впечатление на отца Бречинского. Обычно от него не дождешься более трех фраз подряд. Так вот, друг мой, я хочу тебя предостеречь: не доверяй ему.

«И он туда же! Господи, куда я попал?»

А Лиланд настаивал, лицо его стало суровым: — Держись настороже, не допускай лишнего. Если с тобой заговаривают, то только затем, чтобы тебя прощупать, здесь ничто не делается по простоте душевной. Ты представить себе не можешь, до какой степени Ватикан опасен. Не доверяй никому и ничему.

Отец Нил вошел в свою комнату в Сан-Джироламо. Он так и не смог привести в порядок свои мысли. Удостоверившись, что из шкафа, по-прежнему запертого на ключ, ничего не пропало, он подошел к окну; там опять поднимался сирокко, этот кошмарный южный ветер, покрывающий город тонким налетом песка, принесенного из Сахары. Рим, обычно залитый солнечным светом, накрыл желтоватый туман.

Он закрыл окно, чтобы уберечься от песка. Хотя это не поможет спастись от мигрени, вызываемой сильным спадом атмосферного давления, неизменно сопровождающим сирокко, все население страдает такими же головными болями, и, если преступление совершается под воздействием сирокко, римская юстиция принимает это во внимание как смягчающее обстоятельство.

Решив заблаговременно принять таблетку аспирина, он шагнул к полке. И остановился, глядя на забытые отцом Андреем вещи. Отвергнутый своей семьей за то, что ушел в монастырь, раненый жестокой утратой друга, отец Нил легко приходил в волнение, слезы навернулись, затуманивая его взгляд. Он сгреб все разом и засунул на дно своего чемодана — отныне это станет для него драгоценной памятью и займет место в его келье в Сен-Мартен.

Он машинально раскрыл записную книжку, стал перелистывать. Ежедневник монаха так же монотонно приглажен, как и его жизнь; страницы были девственно-чисты вплоть до первых чисел ноября. Там отец Андрей отметил день и час своего отъезда в Рим, затем — время своих собеседований в Конгрегации. Отец Нил перевернул страницу и увидел несколько строчек, нацарапанных явно второпях.