Жестокое милосердие - Богдан Сушинский

— А ведь, оказывается, я ошибался, вы, господин обер-лейтенант, тоже не профессиональный разведчик. И не диверсант, — заметил шарфюрер, когда после очередных утренних тренировок они уселись под соснами передохнуть. — Вы — спортсмен, владеете странными приемами, очевидно, какой-то восточной борьбы, которые очень неохотно демонстрируете, но…

— Вы правы, я не хотел бы, чтобы вы овладели ими, — ответил Беркут. — Потому что знаю, по отношению к кому они могут быть применены.

— Есть у вас и большой боевой опыт. Однако признайтесь: в диверсионно-разведывательной школе вы не провели ни одного дня.

— Не провел. Обучался на фронте.

— А я хочу стать профессионалом. Эта война меня уже не интересует. Тем более что она идет к завершению. Притом не к такому, какое нам хотелось бы видеть. Гитлер восстал не только против всей Европы, но и против США, Канады, Австралии, Новой Зеландии… А ведь все это страны европейской цивилизации. Как можно было решиться на такое? Этого потомки ему не простят.

— Смелые суждения, Гольвег. Именно исходя из них вы вдруг смирились со своим пленением и охотно обучаете моих людей?

— Я хочу выжить.

— Какая банальность!

— Я действительно хочу выжить и проявить себя уже после войны. Не в качестве диверсанта, конечно, а, скорее всего, в качестве разведчика. Профессия не самая святая, но… Если удастся совмещать ее со статусом дипломата… А ведь не исключено, что когда-нибудь после войны мы с вами еще встретимся, а, господин обер-лейтенант? Вы будете известным русским генералом, я — скромным сотрудником какого-нибудь отдела разведки и по совместительству — секретарем посольства. И мы оба будем признательны судьбе, что нам хватило мудрости не уничтожить друг друга.

— Честно говоря, такой встречи я себе не представляю. Но, может, это всего лишь по бедности моего воображения.

— Пан поручик, пан поручик! — вдруг закричал самый молодой из «мстителей», Анджей Збожек, устроивший свой наблюдательный пост на ветке мощного дуба. — Сюда движутся две крытые машины. По дороге, ведущей к сторожке.

— Понял. Далеко от тебя изгиб дороги?

— Метров тридцать. У меня две гранаты, — сразу разгадал его намерение Збожек. — Метну.

— Одну за другой — и сразу вниз. Корбач, автоматы, патроны, гранаты — все сюда! Залегать по кромке опушки, чтобы не подпустить их к долине. Отход к долине — в крайнем случае. Что, шарфюрер, пришло ваше освобождение?

— Эти освободители повесят меня, — мрачно ответил Гольвег. Он уже подхватился и нервно поводил руками по бокам, как человек, привыкший к оружию, но не имеющий возможности воспользоваться им. — После пыток в гестапо, конечно.

— Вот именно. Впрочем, есть возможность спастись. Надеваете плащ-палатку, чтобы немцы не видели вашей формы, берете автомат, два магазина и гранату. Как только Збожек атакует их, вы выходите к дороге позади машин, бросаете гранату и, ведя огонь, отвлекаете немцев от долины в ту сторону, откуда они приехали. А мы ударим по ним сзади. Только так: настоящий бой. И сюда уже не возвращаетесь. Будем считать, что вы свою вину искупили. Но если предадите, струсите, командование школы получит письмо, в котором вы будете изобличены как предатель. И участь ваша будет незавидной.

— Мудрое решение, — нервно кивал головой Гольвег. — Мне нужны две гранаты, четыре магазина и нож. К дороге выйду заранее.

Громов внимательно посмотрел на шарфюрера. Он решался. Риск был огромен. По землистому лицу Гольвега трудно было прочесть что-либо, кроме откровенного страха. Похоже, он действительно боялся своих больше, чем партизан. Понимал, что если попадет в гестапо, пострадает вся его семья — семья предателя.

— Хорошо, получите все, что просите. Эти две машины мы должны оставить здесь навсегда. Считайте это своей практикой перед выпуском из школы.

— Впереди колонны появился мотоцикл, — докладывал тем временем Анджей, наблюдая за дорогой в бинокль Громова. — Да, мотоцикл и две машины.

«Мстители» уже перенесли к поляне все имеющееся оружие. Гольвег быстро проверил один из автоматов, осмотрел гранаты, выбрал нож и вопросительно посмотрел на Беркута.

— Корбач и Арзамасцев, вы, с пулеметом, — к беседке, — командовал тем временем лейтенант, не обращая внимания на шарфюрера. — Огонь после первой гранаты Збожека. Не давайте им выйти из машины и рассредоточиться. Мотоциклистов не трогать, пока они вас не обнаружат. Гандич, Орчик, поближе к дороге. Задача та же. Анна, ты — со мной и Гольвегом. Атакуем заднюю машину.

— А он не предаст? — ошарашенно спросила полька, настороженно косясь на эсэсовца.

— Все может быть, — Анне уже был знаком этот странный способ Беркута успокаивать своих бойцов, невозмутимо соглашаясь с их самыми худшими предположениями. Но, что самое удивительное, он всегда срабатывал. Прежде всего — поражал невозмутимостью. — Мы ведь с вами все еще на войне.

* * *

Гольвег достиг кустарника у дороги первым, как раз в ту минуту, когда мимо проплывал борт задней машины. Пропустив ее, шарфюрер метнул гранату в окаймленный брезентом кузов, переждал взрыв, подхватился и, поливая свинцом развороченные остатки машин, переметнулся на ту сторону дороги. А еще Беркут успел заметить, что уже оттуда Гольвег скосил очередью выпавшего из кабины водителя, и больше автомата диверсанта он не слышал.

Там, впереди, тоже прогремели два взрыва, но, очевидно, несколько немцев сумели уцелеть и вступили в бой. Мимо останков задней машины попытался прорваться мотоциклист — теперь он остался один, — однако Андрей метнул гранату прямо под переднее колесо и бросился туда, где шел бой с солдатами из первой машины. На какое-то время он совершенно потерял девушку из виду. Но на склоне оврага вдруг услышал ее резкий окрик, оглянулся и только тогда заметил, что проскочил притаившегося за двумя сросшимися стволами сосен офицера.

Лейтенант поднял автомат, однако немец успел выстрелить чуть раньше. В то же мгновение Беркут ощутил огненный жар у виска и не сразу понял, что пуля прошла через тулью, сбив фуражку. Второго выстрела немец сделать не успел. Ранив его в плечо, Анна подарила лейтенанту те несколько секунд, которые понадобились, чтобы метнуться к вермахтовцу и, отбив в сторону руку с пистолетом, буквально рассечь ему глотку ребром ладони.

— Спасибо, Анна, за жизнь! — успел крикнуть он, придерживая девушку. — Дальше мы без тебя!

Впереди, между деревьями, мелькнуло какое-то странное существо. Громов на ходу поднял автомат, но, прорвавшись сквозь кустарник, замер, так и не нажав курок. Перед ним, ухватившись за ветку, с окровавленным лицом стоял Орчик. Ступив еще несколько шагов, лейтенант понял, что поляк уже не стоит, а, вцепившись в ветку, висит на ней. И хватка его была мертвой в самом прямом смысле этого слова.

Осторожно взяв Орчика за волосы, Громов запрокинул ему голову и отшатнулся: пуля разворотила глазницу, остатки глаза стекали по лицу. Смотреть на это было невыносимо, но Андрей все же задержал голову и посмотрел еще раз — на войне нужно привыкать и к такому.