Дом дневной, дом ночной - Ольга Токарчук

И вдруг со стороны солнца к женщине приблизился Некто. Она подняла голову и увидела, что это был ее сынишка. Одновременно до нее долетал детский голос из-за дома, и она замерла, застыла от страха.

«Где твой сын, а мой брат? Я хотел бы его увидеть», — воскликнуло дитя.

Она впустила его в дом, велела сесть за стол так, как всегда приказывала своему ребенку. И тот послушался.

«Я знаю, кто ты», — сказала она и пояском от халата привязала его за ногу к столу. Затем побежала к пруду и срывающимся голосом сообщила обо всем мужу. Они стояли и смотрели друг другу в глаза, смотрели, но не могли разглядеть, что у каждого происходит внутри, не видели ни своих мыслей, ни страха, вообще ничего. Могли только изучать друг друга взглядом и ждать, кто проронит первое слово. Пока они так стояли, их сынишка, который все слышал, хотя — как им казалось — немногое еще мог понять, нарушил молчание: «Где он, это правда, что он ждет меня в кухне, он и в самом деле похож на меня, можно мне пойти и на него посмотреть?»

И сын помчался под гору к дому, а родители за ним. Мальчик, привязанный к столу, был на месте, и они долго всматривались в оба лица обоих существ — одного из их плоти, их крови, знакомого, родного, и второго такого же, точь-в-точь, но чужого. Казалось бы, знакомого, но вместе с тем незнакомого, не своего, не родного, а далекого, страшного. И тогда тот ребенок, который стоял с ними рядом, подошел к тому, который был привязан к столу, и обнял его. Поцеловал в обе щеки так, как учили его целовать дядьев и теть. И тот поцеловал его в ответ. Они были словно братья-близнецы, в любой момент готовые поозорничать, шмыгнуть за дом, где растет малина и спелый крыжовник, удрать к ручью, чтоб побродить по ледяным камням, большие охотники поиграть в прятки, ведь листья лопуха всегда обеспечат им надежное укрытие.

Итак, у Фростов не было выбора — пришлось отвязать гостю ногу, мальчики дружно выскочили из дома, родители и не уследили, как они исчезли в высокой траве под яблоньками и сливами. Их звонкие голоса неслись откуда-то со стороны сада соседки, мастерицы по парикам.

«Ты понимаешь, что это?» — спросил жену Франц.

Он не спросил «кто», сказал «что». В таких ситуациях, когда колотится сердце, когда дрожат руки, когда в голове появляется странная пустота и неизвестно, что делать, остаться или убежать, делать ли вид, что ничего не случилось, в таких ситуациях никогда не спрашивают «кто», а всегда только «что». Ибо «что» вместительней, чем «кто», содержит в себе больше различных возможностей. Так же и о Господе Боге не спрашивают кто, а только — что такое Бог.

Жена Франца вдруг разрыдалась и принялась вытирать слезы клетчатым платком, который всегда носила в кармане.

Их ребенок вернулся домой под вечер. С запутавшимися в волосах семенами трав. Он устал и заснул за столом во время ужина. Родители не расспрашивали его про другого, где он спит и чей теперь он.

Потом Франц ушел на ту войну, которую наслала недавно открытая новая планета.

Накануне рабочие закончили класть черепицу. А значит, его дом теперь стоял под крышей.

Ранним летом на лугах появились шампиньоны. В подвалах уже не было картошки, капуста сгнила, яблоки засохли, орехи съедены, поля едва зеленели первыми всходами так же, как и огороды. Созрел лишь ревень на компот и на пироги.

Поэтому жена Франца Фроста брала сынишку за руку, и они шли на луга, к опушке леса. Там они выколупывали из травы поразительно гладкие шляпки шампиньонов. А дома женщина жарила грибы, добавив немного масла, — мать с сыном ели их с кашей. Шампиньон — гриб, приятный на ощупь, он любит ласку человеческих рук. Растертая белая кожица пахнет анисом. Розовые или кофейного цвета пластины напоминают лепестки цветка. Шампиньон хочется потрогать и погладить прежде, чем порежешь его и бросишь на сковородку. Вдобавок шампиньон — один из немногих — гриб теплый. Он тянется к человеческому телу.

Мать с сыном собирали в лукошко белые, круглые, как шарики, грибы, а ребенок был настолько смышлен, что умел отличить шампиньоны от похожих на них белых дождевиков, дождевики-то шершавые, как коровий язык. Это ребенок Фростов знал. Не знал он, однако, что по кромке тенистых лужаек вырастает иногда шампиньонов двойник. Весенний мухомор, брат-альбинос красного сородича, одиночка, вросший толстой ногой в травяную опалубку, луговая булава смерти. Он источает сладкий запах, наблюдая за отарами шампиньонов издалека. Волк в овечьей шкуре.

Его мелко порезанное красивое тело тоже оказалось на дне кастрюли. Особые приметы исчезли под сметаной. Жена Франца Фроста накрыла на стол и подала кашу с грибами. Ребенок не хотел есть, и ей пришлось его кормить. Приговаривала: за папу, который на войне, за соседку, что шьет парики, за любимую собачку, за людей из деревни, за священника из Кенигсвальда, за маленьких котят, которые только что родились в овине, за весь мир, чтобы не сошел с ума. Ротик ребенка открывался неохотно.

Ночью у него началась рвота. Утром испуганная Фростова жена понесла сына на руках в деревню, оттуда господа из усадьбы отвезли ребенка на машине в больницу в Нойроде. Там промывали ему желудок, но это мало помогло. Мальчик умер на пятые сутки.

Телеграммы разыскивали Франца Фроста на военных фронтах, но не нашли.

полкилограмма грибов

30 г масла

1 небольшая луковица

полстакана сметаны

2 столовые ложки муки

соль, перец, тмин

Мелко порезанные мухоморы посолить, посыпать перцем и тмином и тушить приблизительно 10 минут вместе с обжаренным на масле луком. Добавить муку, предварительно размешанную в сметане. Подавать с картофелем или кашей.

Из-за леса на небо над долиной выплыли тускло-белесые тучи, и сразу же полил дождь. Марта раскатывала тесто на потертой клеенке. Под ее скалкой шар теста превращался в лепешку. Марта стаканом вырезала из лепешки небольшие кружочки. Я смотрела на ее руки, на ее сосредоточенное лицо. В маленькой, низкой кухне стало сумеречно, дождь хлестал по листьям ревеня. Старый радиоприемник Марты бормотал так тихо, что не разберешь о чем. Как в ее тело войдет смерть? — подумала я.

Через глаза? Марта взглянет на что-нибудь темное, бесформенное, влажное, липкое и не сможет отвести глаз. Этот темный, размякший образ проникнет к ней в мозг, и мозг угаснет. Это и будет ее смерть.

Через уши? Марта начнет слышать посторонний, мертвый звук, он будет гудеть у нее в голове, низкий, вибрирующий, на одной ноте, безнадежно неизменный, полная противоположность музыке. Из-за него она не сможет спать, из-за него не сможет жить.

Или же через нос. Так, как и все прочие запахи. Когда она обнаружит, что ее тело уже не пахнет, кожа становится похожей на пергамент и лишь поглощает свет извне, как растения, но ничего не выделяет. Она будет с тревогой обнюхивать свои руки, подмышки, ступни, но они окажутся сухими и стерильными, ибо запах, как нечто самое быстротечное, исчезает первым.