Спектакль - Джоди Линн Здрок

Она прилегла, вытянув руки и ноги, и стала смотреть в небо, обрамленное листвой ближайшего вяза. Опустила ладонь на траву, наслаждаясь тем, как трава щекочет пальцы. Другой рукой она расстегнула верхнюю пуговку, пальцы положила на ключицу. У нее не было сил двинуть ни одной мышцей.

Хор парка, явно различимый, состоявший из разных звуков и голосов, вскоре стал казаться ровным гулом – не шумом, но и не симфонией. Пробежавшись пару раз по событиям дня, ее мысли стали расплываться.

Сначала к Симоне и их предыдущей ссоре. Это случилось чуть больше двух лет назад из-за самовлюбленного, мрачного парня, который плохо влиял на Симону. Симона так не считала, и они не разговаривали месяц, а по истечении его Симона решила, что парень был и правда слишком самовлюбленным и мрачным. Натали скорее чувствовала сожаление, чем удовлетворение от собственной правоты, поклявшись никогда больше не осуждать Симонин выбор парней. А что касается Луи… Сейчас это уже не так и важно, да? Раз они с Симоной больше не разговаривают.

Она подумала об Агнес, ее любопытстве по поводу убийств, решении Натали не рассказывать ей о видениях. Может, теперь она ей и скажет, раз это все осталось в прошлом.

Теперь ее мысли перетекли к папе. Она просто-напросто скучала по нему. Он был дома пару недель перед маминым несчастным случаем. А потом снова уплыл, как он часто делал, на многие месяцы. И вернется не раньше сентября. А затем пробудет с ними до января или февраля, и Натали уже представляла, как они будут играть в карты, ходить в Лувр и катакомбы и вместе готовить суп и хлеб. Папа любит печь хлеб.

Затем она подумала о том, когда последний раз видела тетю Бриджит «на свободе», до того, как ее заперли в психиатрической лечебнице. Натали помнила, что была в ярко-красном зимнем пальто, которое ей сшила бабушка на Рождество. Оно был велико и объемно. (Есть подозрение, что бабуля считала, будто ей десять лет, а не семь, потому что была довольно морщинистой и забывчивой. Тогда Натали думала, что морщинки ухудшают память.) Мама все равно настояла, чтобы она его носила. Хорошего в этом было только то, что она еще была в новеньких сапожках, а значит, могла прыгать по лужам, когда мама не видела. И даже один раз у мамы на глазах, но Натали сделала вид, что это была случайность.

Они отправились к тете Бриджит, чтобы помочь ей собрать вещи и прибрать комнату, которую она арендовала у мадам Плуфф.

– Куда тетушка уезжает? – спросила Натали, когда они подходили к белокаменному домику, увитому плющом.

– Туда, где ей помогут, – ответил папа.

– Почему ей нужна помощь?

– Потому что она болеет.

Натали этого не понимала. Тетя Бриджит была худенькой, но ходила быстро и никогда не кашляла, не жаловалась на боль в животе. Она не выглядела больной.

– Что с ней не так?

Папа с мамой переглянулись, и затем папа сказал:

– Она стала забывчивой.

– Как бабуля?

– Вроде того.

Натали сомневалась, верить папе или нет. В конце концов, у тети Бриджит совсем не было морщинок, а волосы ее были каштановыми, а не седыми.

– А почему тогда бабуле не нужна помощь?

– Потому что твоей бабушке помогает твой папа, – сказала мама, беря ее за руки в варежках и наклоняясь, чтобы посмотреть ей в глаза. – А тетушка одинока. Она хочет туда, где больше людей, а медсестры ей помогут поправиться.

С этими словами мама поцеловала ее ладошки (точнее, варежки), а этот жест, Натали знала, обычно означал: больше никаких вопросов.

Натали не помнила, чтобы у тети Бриджит когда-либо была квартира. Она просто снимала комнату у доброй старушки, которая «помогала женщинам вроде Бриджит», как папа сказал. У мадам Плуфф было много комнат, и много людей жило в них – как же могла тетушка чувствовать себя одинокой? – и она для них готовила еду. Иногда она играла для них на пианино после ужина, как рассказывала тетя Бриджит. Когда приходила Натали, мадам Плуфф всегда давала ей соленое или сладкое печенье. Она была очень милой женщиной, по мнению Натали, и было так жаль, что тетушка переезжала. Натали надеялась, что на новом месте тоже будет милая женщина, которая будет угощать вкусностями.

Папа поднял ее, чтобы она постучала дверным молотком («Только три раза и не слишком сильно», – говорил папа). Мадам Плуфф открыла дверь с непривычно серьезным выражением лица и впустила их. Она шепнула что-то папе, пока мама с Натали поднимались по лестнице в комнату к тете Бриджит. Папа их догнал.

Тетя Бриджит сидела за маленьким столиком и раскладывала пасьянс. Она встала и обняла их всех по очереди, улыбаясь, будто приветствовала на своем празднике. По комнате, темной, пахнувшей цветами, которые мама называла гардениями, были разбросаны бумаги. На полу, на кровати, даже на гардениях. Папа попросил Натали сесть за стол с тетушкой, чтобы они с мамой могли убраться в комнате и уложить вещи в сумки.

– Хочешь, научу играть? – спросила тетя Бриджит.

Натали кивнула. Следующие несколько минут она смотрела, как тетя раскладывает пасьянс, объясняя ей по ходу правила. И поглядывала на то, как папа собирает бумаги, пока тетя Бриджит говорила. Натали больше не могла терпеть. Любопытство терзало ее, как прыщавый одноклассник Жак, который тыкал ее карандашом, чтобы она подсказала ответы на задачки контрольной.

– Что это за бумаги?

– Это моя история, – сказала тетя Бриджит с озарившимся гордостью лицом. – Давай я тебе покажу.

Она нагнулась, чтобы подобрать один из листков, и ее блузка приподнялась.

Натали ахнула.

– Твой живот! – прошипела она.

Мама и папа разговаривали и не услышали ее.

– Просто немного бо-бо. Все хорошо. – Тетя Бриджит похлопала себя по животу, чуть вздрагивая, и передала Натали лист бумаги, поднятый с пола. – Знаю, ты хорошо читаешь. Прочти мою историю.

Она взяла лист, не отводя взгляда от живота тети. Может, это как раз то, что ее родители имели в виду под тетиной болезнью, потому что ранки наверняка болят. Натали посмотрела на маму, укладывавшую одежду в чемодан, и папу, собиравшего бумаги в стопку. «Вы видели?»

Она положила бумагу на стол и подложила ладони под себя, сидя на стуле. На верху листа было слово, написанное крупными буквами: ОЗАРЕНИЕ. Натали не знала, что оно значит, но запомнила его (она очень хорошо умела запоминать значения и правописание новых слов), чтобы проверить его значение потом. Она попыталась прочитать слова под ним и нахмурилась. Почерк тети Бриджит было непросто разобрать, это были каракули. Не то что у мамы.

– Бриджит! – И папа оказался рядом с ней, закрывая большой ладонью написанное. – Она еще ребенок. Ей такое нельзя смотреть.

Он схватил лист со стола, и не успела она моргнуть, как мама уже держала ее за руку.

– Пойдем, – сказала мама. – Пойдем к мадам Плуфф. Думаю, у нее для тебя есть печенье.