Прощай, Сколопендра! - Надежда Викторовна Петраковская

Бэкап

…Что-то тяжелое навалилось на меня; я опять тонул: я раздирал руками мягкие водоросли: мои нежные вериги. Истошно сверлил ухо чей-то страстный призыв. Если это тот самый ураган из детских сломанных лет, то — значит, все должно закончится сейчас и сразу. Я просто не выплыву — и меня похоронят (как и до этого хоронили тысячи отбегавших свое мальчишек).

Рама стукнула: ветер, опять ветер.

Ветер?..

Я скомкал водоросли левой рукой, а правой успел дотянуться до кнопки…Свет от настольной лампы — это и есть рождение мира.

— Пошел вон, Челюскин!

Но это чучело даже не сдвинулось!.

Я пожалел, что не знаю телефона Мелании Сидоровны. Вот бы я ее поздравил с добрым утром!

Но как спихнуть кота? Эта скотина придавила мне ноги. Смешно…Толкаю его в мохнатое рыло, а он…урчит он, понимаете? Я ему оживляю среду обитания. Говорят, что самое грозное оружие против таких нахалов — домашний тапок (у меня его нет по определению). Я — безоружен. Таскаю его за космы, щекочу за лапы — отмахивается, как от неразумной мыши.

Стукнула рама…Так вот же они, спасители!

Два одинаково не спящих лица ждут… Чего они ждут?

— Что, непонятно? — Сорвался и я в мышином писке (как в прошлом году: при ломке). — Что уставились? В кино пришли?

И тут же ногам стало легко-легко (вот ничего не чувствуют, гады: кроме тяжести).

А грузная мохнатая «туча» легко взнялась с места, подалась чуть выше, грамотно развернулась (не меняя, впрочем, барского своего положения) — и выехала, как на повозке — в окно… Где и шмякнулась с утробным ревом.

Я быстренько рванул к окну. Вот она, липа. А вот и — дупло!

И там — в жгучей черной темноте, мерцают «новогодние» от ужаса шары Челюскина.

А моя гвардия, как всегда, на качелях…И домовой хулиган Кирюша их не цепляет, принимая за состоятельных деток беспечных отцов.

Утром накатило огромное солнце; оно все пыталось влезть в мою комнату: лапало лучами, давило духотой… Бывают такие дни, когда не рад — что на курорте. Хочется снега… Я молча запер рамы, забил щели — и покинул бункер.

Чтобы не встречаться с Миллерами, я выехал на улицу, бегущую к морю от автобусного вокзала. Но я их встретил!.. Как две фурии — пронеслись и фрау и дочка в плотном потоке курортников, и только в самом низу, у четырех фонтанов — рассосались куда-то в общем коловращении.

А на «моем» месте, возле Графини О., уже ошивался Леха Шампур. Ну позарез нужна Лехе «картинка»; рамочку вот приобрел… «Ну, графинечка: чего вам стоит?.. Только сделайте меня покрасивше!»

Представляете, сказать такое Графине О?..

Раньше она бы просто заметила, что Леха ей — не интересен: «он — такой же внутри, как и снаружи». Вот-вот, и я не добирал вначале, чем собственно-человек отличается от человека-картины. Лицо — одно, а человека — два. И настоящий — он там, у нее «в руках».

Но «графинечка» и «покрасивше» — это аут: все-равно что — вместо солнца — «Квадрат Малевича» в ясный день!..

— Вам — туда! — Указывает она карандашиком. И Леха — осматривается.

Это — лавочка-«дезертир»; каждое утро ее притаскивают невесть откуда, но вечерами она решительно пропадает. Арендуют ее Мирончуки: это бледные люди, которым позволено все, кроме счастья остаться при своем мнении, — сказала однажды сама Графиня О.

«Бледные» они — от того, что загорать им некогда: сестра делает снимок заказчика, брат несется за угол, в фотоателье, там — быстренько увеличивает — и приносит «готовую морду». Остается только загримировать эту «морду» — и портрет готов! Через пару-тройку часов поплывший на жаре клиент забирает заказ — и очень доволен! Еще и соседей по пляжу гонит.

Вот туда строптивая тетя и посылает всех, кто хочет «побыстрее» и «покрасивше».

Леха так и не понял, отчего художница въелась на этих «ребят Мирончуков».

— Они чисто рубят бабло, так? Не всем же «Трех коней на холме» — писать… Как могут — так и работают.

Сейчас брат с сестрой — Мирончуки, пахали на детском пляже…Вот где были полные сети!

Да и на всей Набережной кресла художников-любителей были заняты…Одна только Графиня О. (в сарафане, тургеневской широкополой шляпе и домашних тапочках) гордо восседала перед пустым мольбертом: как королева в изгнании.

Со стороны казалось, что это присела утомленная туристка.

Кончается лето…Лето, которое «зиму кормит».

Люди не шли, и она рисовала собак.

…Большая пушистая особь (у которой в роду — тысяча неясных предков!) спокойно и отстраненно, как Мона Лиза, следила за мной, охранив в лапах заново возрожденный город. НАШ ГОРОД.

Наверное — это единственная картина Графини О., выставленная в галерее.

«Собаку» просили продать.

— Я не продаю собак, — говорила она. — Я их отдаю в добрые руки.

Седенький старичок умащивался в кресле художницы и я, чтобы не спугнуть удачу, подозвал Графиню О., чтобы шепнуть пару слов. Потом я покатил туда, куда — собственно, и собирался. Пляж «Бизон обзавелся отдельной проходной. Извинявшийся за «временные неудобства» плакат был усеян игривыми «деточками Мазая» (словно сбежавшими с борта яхты). Сама яхта гордо возвышалась в конце пирса: на ее фоне уже кучковались рабы Инстаграма.

У проходной все кипело!.. Не пляжные люди озабоченно сновали туда и сюда, таская на себе и за собой (на тросиках) какие-то ящики, тюки и длинные упакованные штуки. Буцай стоял на воротах. Сверяясь со списком, он нагловато хозяйничал, а когда заметил меня — сделал вид, что не видит. Да и мне — не привыкать.

Я стал искать палатку, где обычно работал дядя Жора. Сейчас ее переместили поближе к воротам. И правильно! Теперь это — не «павильон массажиста», а — «кабинет бич-менеджера». Даже табличку прилепили: «Офис». (Слово-то какое: как легкая пощечина, ненароком так, пустой дамской перчаткой…Ну — вроде заигрывания).

Внезапно из палатки выкатился сам пан Опекун!..

Отряхиваясь — как пес после холодной воды, дядя Жора тут же просек пространство — и заспешил к проходной, торопливо закручивая на пузе расхристанные полы рубашки-милитари. Буцай звякнул, ясно.

А я мстительно следил за палаткой…А вот — и дама! Фрау из Шпандау! Ну — дела… А как же — новый жилец? Ах да, он же «молодой человек с серьезными намерениями». Утопись, семейка! Куда бобо Худай смотрит?

Только наш Родитель№ 2 (человек с профессорской бородкой) мог верить, что дядя Жора — потрясающий психотерапевт, к которому идут увечные на душу люди…Мы давно с Машкой знали, что каждое лето