Прощай, Сколопендра! - Надежда Викторовна Петраковская

клакеры; мы должны были заводить публику. Со всем стальным прекрасно справлялись специальные суфлеры — с уже исписанными плакатами.

Театра, собственно, и не было. Была эстрада, скамейки (как на вокзале) и еще забор. Меня примостили в левом крайнем углу, подальше от первого ряда. Мимо все время бегали артисты, загораживая мне белый платок. Жара здесь была и от далекого солнца и от ближней кулисы и от щербатого пола.

В антракте Седая Дама передала через Машку банку теплого сладкого пойла и «настойчивый» совет: не спешить после окончания спектакля. Она — «хочет поговорить», ага!

Не выдержав духоты, народ уже стал разбегаться в середине второго акта; и какой-то злой демон выпустил в это время Андрэ: он играл собаку-следователя (сеньор Артемоно); носил на плече — огромную лупу, на голове — пожарную каску (?), а на каждом клетчатом бедре висело по ужасному кольту. Только он стал рыскать — по не особо заваленной сцене! как угловым хлопателям был дан знак — и мы истово забили в ладоши… Но тут пробежала огорченная ведущая: «Расходитесь, все — расходитесь…» и я распрямил затекшую спину — и подался на выход.

По сцене, заломив в отчаянии руки, металась сама мать Андрэ. Ее сынок, в собачьем комбинезоне, глядел удрученно вдаль — где, по всем правилам, должны были собраться его поклонницы. Что-то на мамашу нашло… «Снимай! Здесь это — никому не нужно!», и она хищническим броском сорвала с него черную лопоухую шапку…Что-то вылетело у него вместе с реквизитом — и откатилось к моему креслу. Андрэ замер только на миг — и тут же бросился на перехват.

Но руки у меня — как у гиббона; и то, что он уронил, я зацепил первым!

Он подскочил — и закрыл мохнатой грудью и зал и сцену. А потом накренился, почти умоляюще прошептал: «Ну отдай, ну?..!»

Вдруг стало тихо в публичном месте. Народ притормаживал, народ озирался… «Скандал» — вот истинное зрелище; и любимый сериал — вот он, веселое дитя улицы!

— Отдай ну, верни…

И он стал выворачивать мне руку. Ага, разбежался!..Мои весла посильнее будут, чем твои артистические лапки. Я с гантелями дружу, а не — с девочками: пес ты поганый!..

Тут и мамка подскочила, загудела в микрофон, пытаясь сохранить лицо.

— У мальчика — стресс! — Вещала она полупустому залу. — Это бывает…Великая сила искусства! Давайте все вместе похлопаем пареньку, который не желает покидать эти священные стены… До завтра, наш любимый зритель!

Она трещала в свой мегафон, а мы за ее спиной почти дрались!. Кулачных боев в колясках еще не придумали, так что мы — с этим пуделем! рубились быстро, сейчас и сразу… Эта псина хотела перекрутить меня, но мы — «дети уколов»! умеем прятать свою задницу. Тогда он схватил меня за шиворот — и стал придушивать (о мое же колено). Какие-то мужики уже лезли на сцену… И тут я — взлетел! Мелькнула ошарашенная морда с отодранным ухом…Мои бодигарды вынесли меня на руках: вместе с коляской. В потной ладони я зажимал то, что мамашка Андрэ так удачно выбила из его уха… Одним кавалером у Машки будет меньше!

Под забором меня догнала Седая Дама.

— Только поговорить, Кузнецов!

Вот и поговори: тут столько народу…

Я развернулся — и с понтом лихо выкатил на аллею, почти пустую: все живое уползало в тень, спасаясь от неистовой экспансии солнца.

Мои избавители ровно дышали рядом: слева и справа. Как ББГ — съехал, так и стали спасать понемногу. Хоть какая-то польза.

Сейчас я хотел одного: увидеть сестрицу. Пусть даже — с этой коровой Катькой. Главное — ДО ее встречи с Андрэ, а не — ПОСЛЕ. Скользкие эти — и мальчишки и их родители; а примазываться к инвалидам — последнее дело! Машка это поймет.

Дома я ей покажу добычу: непарный вкладыш из специальных берушей для плавания. И, значит, Андрэ прекрасно слышит, — и нечего ему делать в дефф-театре «Волшебный Очаг», верно?.. Пусть строит свою карьеру в другом месте.

Дома я открыл все окна: на кухне и у себя в комнате. А потом снял пострадавшую в драке рубашку…А потом я сидел у окна и слушал «заседание педсовета» под старой липой. Как всегда, докладчиком по мировым новостям была почтальон Зина. На этот раз она лично страдала от гибели нескольких сотен фламинго на острове с труднопроизносимым названием. Но публику на этот раз больше волновало подорожание цен на холодную воду и почто съехал (ставший почти родным) господин ББГ, — так что Зина была в пролете.

Ко мне в окно заглянул Черноухов: мимо шел, ужасно переживал за сестру… Я его по-мужски понимал: мне самому не нравилось все это — ни театр, ни ее недалекая подруга, ни — тем более! этот подозрительный пляж «Бизон», к которому все девчонки слетались, как мотыльки на огонь.

— Так она в театре была, — говорил Петька, что-то прикидывая. — Это там, где глухой красавчик выпендривается?

Тут я его успокоил:

— А он уже — не глухой! Он уже слышит лучше всех…Искусство лечит!

Черноухов хотел что-то добавить, но тут сбоку втиснулась Зина. Я видел только ее макушку.

— Труба зовет! — Радостно закричала Зина снизу — и все старушки под липой разом онемели! На их глазах рождалась новость.

— Труба!.. — Гордо повторила почтальонша. — Зовет, значит… Осенью — марш-марш! Прямо с собакой: на границу! Понял? Тебе расписаться надо, солдат.

И повестка перешла в руки Петьки.

— А я в десант хочу! — Растерянно улыбаясь, сказал новобранец.

— В десант тебе нельзя, сынок! — Сурово поправила письмоноша. — Собаке парашют не положен…Только — земной рубеж. Правда, баба Уля?

Баба Улька, хозяйка Черноухова, торопливо закивала: собака без постояльца — ей ни к чему. Верно.

— Жалко, тетеньки… — Ложно всхлипывал Петька. — Форма у «десначей» — красивая! Как же мне перед девками-то красоваться…,а?

Лавочка повелась, всполошилась:

— Тебе — перед девками красоваться — или долг Родине отдавать?

— Баба Уля, я вам что-нибудь должен? Вот видите: я никому ничего не должен! — безобидно заметил Петька.

Тут они и заголосили: разом! Все припомнили: и танки под Москвой, и редуты под снегом, (Ивана Сусанина, само собой); еще какого-то пацана (вон памятная доска: иди, глянь!); Мелания Сидоровна рвала на себе военный пиджак (с не боевой раной на лацкане). А одна старушка, как выяснилось, вообще — прямая наследница маршала Конева (только он об этом не узнал никогда…).

Диспут оборвала Зина (обидевшаяся за своих фламинго).

— Это — твоя обязанность, Черноухов! Вот скажи: кто нас охранять будет, ежели супостат