Конец света сегодня - Надежда Первухина

Но опустить кинжал женщина не успела – ее рука буквально утонула в зазубренной клешне Анны Николаевны. Шарф упал, и боевая ведьма увидела, как лицо женщины посерело, а глаза наполнились ужасом.

– Отвечай на мои вопросы, или я отрежу тебе руку, – прошипела Анна Николаевна. – Кто ты такая? Кто тебя послал?

– Меня зовут Тимина, я боевик группы «Тигры Кали», – сказала женщина. – Руководитель группы послал меня убить это исчадие ада!

И Тимина указала глазами на Сидора. Но потом ее глаза снова метнулись к ужасающей в своем реализме Анне Николаевне.

– Пощади меня, – сказала Тимина, – я уйду и не трону эту тварь.

– Почему вы хотите его убить?

– О нем пророчество. Он встанет на пути Исцеляющего и сумеет погубить его. И Кали не придет еще две тысячи лет. Будут царить шудры и неприкасаемые.

– Так. Как ты нас нашла?

– В тело этой твари мы вживили микрочип. По сигналу можно найти хоть блоху, не то что… Скоро весь мир получит чипы. Их внедряет своим укусом Исцеляющий. Он берет кровь и вживляет чип. Только те, кто дал свою кровь Исцеляющему и получил чип, выживут в Кали-югу. Остальные погибнут, будут есть землю и пить мочу!

– Ох и картинку ты нарисовала. Ладно. Давай сюда кинжал.

– Нет. Это ритуальный кинжал Кали!

– Глупости. Обойдется Кали и без кинжала. Решайся, или я откушу тебе руку.

Кинжал зазвенел о каменный пол.

– Вот и умница, – сказала Анна Николаевна. – А теперь…

Но Анна Николаевна не успела сказать, что именно «а теперь». Убийца извернулась и бросила себе в рот крохотную таблетку.

И проснувшийся Сидор с ужасом наблюдал за тем, как на пол падает с почерневшим лицом его убийца, а Анна Николаевна в отчаянии скрежещет жвалами.

– Что здесь произошло? – подтягивая одеяло к подбородку, прошептал Сидор.

– На тебя покушались. Вот эта красотка. Но я не дала ей свершить затеянное.

– Анна Николаевна, не знаю, как вас и благодарить…

– А и не надо. Спи, Сидор. Завтра вставать рано.

– Ну уж нет! После такого кошмара не уснешь! Да и потом, надо куда-то деть тело убийцы.

– Пусть тебя это не беспокоит. Я потихоньку растворю его.

– Как же вы это сделаете?

– Поверь, смотреть тебе будет неприятно…

– Я не буду смотреть, я отвернусь. Но и заснуть не смогу. Анна Николаевна, расскажите мне что-нибудь! У вас так здорово получается!

– Ох и льстец ты, Сидор. Ну да ладно. О чем тебе рассказать?

– Ну о том, например, как вы стали ведьмой.

– Ох, это такая история. Ну ладно. Поворачивайся к стеночке и слушай.

И шипасто-хитиновая Анна Николаевна стала плести нить повествования.

– Все началось, дорогой Сидор, еще тогда, когда я училась в консерватории. Я была нежной студенткой, любила Листа и позднего Шумана и слыхом не слыхивала о таких вещах, как контагиозная магия.

Но магия уже жила во мне, и нужно было совсем немного, чтобы она проявила себя.

Однажды я влюбилась. Он был флейтистом со старшего курса, избалованным мальчиком с блестящими ноготками. Ах, эти ноготки просто сводили меня с ума! Ты же знаешь, Сидор, мужчины не особенно-то ухаживают за своими руками, а тут… Словом, влюбилась, и все тут. Но дело в том, что на курсе я не одна была такая дурочка, влюбленная в Геру (его звали Гера), и соперниц у меня было хоть отбавляй. Хоть связками носи!

А Гера на меня внимания особого не обращал – подумаешь, подающая надежды пианистка, много нас таких! И я в бессилии кусала себе локти. Это сейчас я бы его за полсекунды приворожила, но тогда, повторяю, я ничего не знала о магии.

Но судьба смилостивилась надо мной. В те времена было принято, чтобы студенты ездили в подшефные колхозы и совхозы, особенно летом, и выступали, показывали селянам, что умеют, развлекали, так сказать. И вот однажды приходит от ректора приказ набрать группу учащихся для поездки в совхоз. И кто же, как ты думаешь, в эту группу попадает?

– И Гера, и вы! – подал голос Сидор.

– Верно, – методично уничтожая клешнями останки наемной убийцы, сказала Анна Николаевна. – Я была сама не своя от счастья, хотя с нами еще ехали двенадцать девчонок-виолончелисток, читай – лютых соперниц. Я с ними расправилась, но об этом разговор позднее.

Итак, приехали мы в совхоз, поселились у местных жителей. Я определилась на постой к семидесятилетней, крепкой, как дуб, хозяйке по имени Прасковья Микулишна. Первым делом она показала мне, где у нее, пардон, сортир, а где огород. И то и другое было в дюжине шагов от избы. В сортире, деревянном, крепком, вместо привычной нам туалетной бумаги лежала книга «Цемент» писателя Гладкова. Я не думаю, что Прасковья Микулишна за что-то не любила именно писателя Гладкова, просто страницы в книге были мягкие. А еще изнутри туалет оклеен был старыми плакатами советских времен. Призыв одного был очень актуальным: «Даешь продукцию сверх плана!» В общем, живописный был сортир.

А в огороде у тетки Прасковьи все ходило по струночке. В теплице плодились бокастые румяные помидоры, на грядках поспевали огурцы, баклажаны, кабачки да тыквы. Ну и картошки было посажено соток двенадцать. Тетка Прасковья еще к тому же держала кур, поросят, корову и как-то ухитрялась командовать всем этим хозяйством в одиночку – муж, по ее словам, давно помер от цирроза печени.

Вот к ней и подселилась юная закомплексованная пианистка с чемоданом, полным нот и стихов Беллы Ахмадулиной.

Пару дней ушло на знакомство с деревней и местным клубом. Пианино в клубе оказалось на удивление хорошо настроенное, так что к вечеру второго дня я уже дала маленький фортепианный концерт трем кошкам и одной собаке, случайно забредшим в клуб.

На третий день, прямо в пять часов утра, будит меня тетка Прасковья и говорит:

«Неча скалдырничать! Иди свиньям помоев дай! И кур на точок выгонь!»

Я онемела, сначала от изумления, потом от возмущения. Как?! Мне – пианистке – велят нести помои свиньям! Да еще этот «точок» и куры!

«Я не за этим приехала, – сварливо сказала я тетке Прасковье. – Я приехала знакомить вас с моим искусством».

«Заладила: искуста, искуста! Жрать хочешь? Тады работай!»

И веником шуганула меня с полатей.

Пришлось мне нести помои злобному борову по кличке Басурман и его женам Нюхе, Трюхе и Ряхе. Потом я разобралась с курами, а тетка Прасковья подоила корову. Она сделала небольшой перерыв на завтрак, после чего дала мне в руки тяпку и показала, как окучивают картошку. И я поняла, что Листу и позднему Шуману так и суждено пылиться у меня в чемодане, тогда как главная моя задача – окучить двенадцать соток проклятой картошки.

Естественно, за один день это невозможно. Картошка бескрайне простиралась вокруг моей хрупкой фигурки, я натерла мозоли на ладонях и оттого плакала. Но все же вечером, вернувши тяпку в сарай и получивши от тетки Прасковьи неулыбчивое «будя» вместе с ужином, я надела свое лучшее платье и отправилась в клуб, где встретилась с сокурсниками. Выглядели они нагло и свободно. Ни одной виолончелистке не досталась хозяйка, которая прописала бы трудотерапию тщедушной студентке.