Труженики моря - Виктор Гюго

Оружейник спросил:

– Сколько?

Человек в блузе ответил:

– Я привез это из Америки. Многие тащат оттуда обезьян, попугаев, зверей, как будто французы – дикари. Ну а я привез вот такую вещичку. Полезная выдумка.

– Сколько? – снова спросил оружейник.

– В нем шесть зарядов.

– Хорошо, но все-таки сколько?

– Раз шесть зарядов, значит – шесть луидоров.

– Пять луидоров, хотите?

– Нет! За каждую пулю золотой. Это настоящая цена.

– Так мы не сойдемся.

– Я назвал настоящую цену. Вы рассмотри́те его как следует.

– Я уже смотрел.

– Барабан вертится словно флюгер, будто Талейран[14]. Это настоящая игрушка.

– Вижу.

– Ствол испанской работы.

– Это я заметил.

– Вы знаете, как их делают? Берется старое железо, гвозди, подковы…

– Да, и вообще всякий лом.

– Я это и говорю. Все расплавляется, и получают прекрасный сплав…

– Да, но в нем могут оказаться трещины, пузыри.

– Возможно. Но для того, чтобы их не было, железо потом подвергается сильнейшей ковке. Его бьют большим молотом, подогревая несколько раз, затем прокатывают, и вот, – смотрите, что получается.

– Вам знакомо это ремесло?

– Мне знакомы все ремесла.

– А почему у ствола какой-то голубоватый отлив?

– Для красоты. Его покрывают специальным составом.

– Ладно, значит, по рукам – пять луидоров.

– Я этого не говорил. Моя цена – шесть. – Оружейник понизил голос: – Послушайте, парижанин, не упускайте случая. Избавьтесь от этой вещи. Таким людям, как вы, подобное ни к чему. Вещица может лишь причинить вам неприятности.

– Это, пожалуй, верно. Такая вещь больше пристала господам.

– Хотите пять золотых?

– Нет, шесть. По одному за выстрел.

– Ну ладно, шесть наполеондоров.

– Нет, шесть луидоров.

– Значит, вы не бонапартист? Вы предпочитаете Людовика Наполеону?

Парижанин, прозванный Краснокожим, усмехнувшись, сказал:

– Наполеон-то лучше, да за Людовика дороже платят.

– Шесть наполеондоров.

– Шесть луидоров. Разница в двадцать четыре франка.

– Ну, я вижу, мы не договоримся.

– Ладно! Пускай игрушка остается у меня.

– Пускай!

– По крайней мере, я не буду жалеть, что отдал за бесценок такую прекрасную новинку.

– Ну что ж, прощайте.

– Разве можно сравнивать это с пистолетом!

– Подумайте! Пять луидоров чистоганом – деньги немалые.

– Многие еще даже не знают об этом изобретении.

– Хотите пять луидоров и экю в придачу?

– Шесть – и ни одного сантима меньше!

Человек, который стоял спиной к свету и за все это время не проронил ни слова, продолжая изучать механизм револьвера, наклонился к уху оружейника и прошептал:

– Револьвер хорош?

– Еще бы!

– Я даю шесть луидоров.

Через пять минут Краснокожий прятал на груди под блузой полученные им шесть луидоров, а оружейник и человек, у которого в кармане лежал купленный револьвер, вышли в темный переулок Кутанше.

На следующий день, в четверг, неподалеку от Сен-Мало, возле мыса Деколле, где скалы высоки, а вода глубока, случилось трагическое происшествие.

Длинный скалистый мыс в форме копья соединяется там с землей узким перешейком, выдается далеко в море и внезапно обрывается отвесной скалой. Такие картины часто встречаются в морской архитектуре. Для того чтобы попасть с берега на оконечность этого мыса, нужно взобраться на отвесный склон, что довольно трудно.

На площадке, венчавшей вершину утеса, около четырех часов дня стоял человек в военном плаще. Он был, по-видимому, вооружен; об этом свидетельствовали складки его плаща. Площадка, где он находился, была довольно широкой, усеянной большими бесформенными камнями, между которыми оставались узкие проходы. На ней росла невысокая трава, а со стороны моря площадка заканчивалась отвесным обрывом. Обрыв имел футов шестьдесят в вышину и казался срезанным под линейку. Его левый край, разрушенный морем и ветрами, напоминал лестницу с образовавшимися в граните естественными ступеньками, очень неудобными, приспособленными лишь для шагов великана или прыжков клоуна. Эта лестница тянулась до самого моря, исчезая в волнах. Сломать себе шею не представляло труда, но все же, при большой ловкости, можно было пробраться по лестнице в лодку, подведенную к самому подножию утеса.

Дул свежий ветер. Человек стоял, укутавшись в плащ и широко расставив ноги. Левой рукой он поддерживал свой правый локоть и, прищурившись, смотрел в подзорную трубу. Казалось, он был совершенно поглощен своим занятием. Приблизившись к самому краю обрыва, он застыл, впившись глазами в горизонт. Это был час прилива. Волны с шумом ударялись о подножие утеса.

Человек смотрел на видневшееся в море судно, с которым творилось что-то странное.

Этот трехмачтовый корабль, всего какой-то час назад покинув Сен-Мало, остановился у мыса Банкетье. Судно не бросило якоря, быть может, потому что дно в том месте не позволяло этого, и ограничилось тем, что легло в дрейф.

Человек, судя по форменной одежде, береговой сторож, следил за всем, что происходило на корабле, и, казалось, мысленно отмечал каждое его движение. На судне были приспущены все паруса. Теперь оно почти не двигалось, так как течение несло его со скоростью не большей, чем полмили в час.

В открытом море и на вершине утеса было еще совершенно светло, но берег уже тонул в сумерках.

Берегового сторожа настолько поглотило зрелище, происходящее в открытом море, что он не подумал о том, чтобы взглянуть на утес и вообще обернуться назад и поглядеть по сторонам. Он стоял почти спиной к неудобной лестнице, соединявшей площадку с подножием скалы. Сторож не замечал того, что там кто-то притаился. А между тем на одном из уступов этой лестницы спрятался какой-то человек, пробравшийся сюда, очевидно, до прихода караульного. Время от времени из-за камней показывалась голова следившего за наблюдателем. На голове человека была надета высокая американская шляпа, это был тот самый господин в костюме квакера, который десять дней назад беседовал на пустынном берегу с капитаном Зуэла.