Цена свободы. Дверь через дверь - Андрей Александрович Прокофьев

Какой раз, сколько было уже сделано попыток? Если посчитать, но не смог. Каждый раз, именно в этот момент, всё бесследно пропадало. Крохотный, незримый интервал, и ничего нет. Нет проекции, нет самого себя в углу, с безумными глазами, с еще более умалишенными движениями. Значит я внутри, в самой сердцевине полной и ничем неопределяемой пустоты. Но разве это не обман? Их нет, его нет, и всё станет возможным, когда вновь станет доступным пространство темного закутка.

Егор вновь попробовал переступить несуществующую, но очень прочную преграду. Казалось, что пространство сдвинулось. Стало возможным сделать еще один шаг. Дверь была близко. Можно было разглядеть любые, даже очень мелкие детали, но следующий шаг сделать не удалось. Егор, уже в какой раз, уперся в незримую стену…

– Вы знаете, Егор Евгеньевич, сегодня я окончательно буду вынужден вас огорчить – спокойно, размеренно говорил следователь Возков.

Егор сидел прямо напротив Возкова. Голова разрывалась от нестерпимой боли. В глазах периодически проскальзывали неприятные, резкие искры. Тошнило, и кровавый привкус во рту ощущался очень сильно, несмотря на то, что разбитые губы, нос, выбитые зубы, за истекшие сутки, перестали кровоточить. Зрение не дотягивало до полноценного, и сейчас фигура находившегося рядом следователя, представала мутной, расплывчатой, временами двигалась, и тогда перед Егором появлялось ровно два следователя. Сосредоточенным усилием, Егор заставлял одного из следователей исчезнуть, чтобы остался тот, к которому уже успел привыкнуть. Еще громко тикали часы, которые стояли, нарушая всякие традиции, ни на столе, ни на шкафу с бумагами, ни висели на стене, а находились на подоконнике, за которым стекло, за ним крепкая и суровая решетка, окрашенная в белый цвет, чтобы соответствовать раме и подоконнику. Часы же, напротив, были черными, этим бросались в глаза, мутили слабое, измученное зрение. Звуков не было. Кабинет, звуконепроницаемой дверью, надежно был отделен от коридора, и чтобы сюда проникли посторонние звуки, нужно было постараться.

Преодолевая сильную боль, Егор попытался приподнять левую руку. Болевой импульс мгновенно прострелил спину, еще сильнее поплыло в голове. Вновь появились два следователя, каждый из которых противно улыбался.

– Вам трудно говорить? – с участием спросил Возков.

– Да – ответил Егор, ощущая, что следователь не ошибся в оценке его состояния.

Язык, челюсть, гортань – все вместе, и поодиночке, не слушались своего хозяина.

– Я, собственно, предупреждал вас, но и сейчас вы по-прежнему не хотите осознать, что ваша жизнь, которую еще можно спасти, всецело находится в моих руках. Да, именно так, Егор Евгеньевич – произнес следователь, не сводя с Егора глаз.

– Всё это уже где-то было, и вы отлично знаете о том, что моя жизнь никоим образом не находится в ваших руках – ощущая сильную боль, произнес Егор.

– Всё решено и не исправишь. Правильно я понял? Только сейчас происходящее имеет несколько иной подтекст, да, и почему бы нам ни попробовать изменить сценарий. Я еще раз говорю вам: ваша жизнь в моих руках. И только от вас зависит то, каким образом случатся дальнейшие события – не повысив голоса, продолжил следователь.

– Нет, ничего не должно произойти иначе – чуть слышно и очень сдавлено произнес Егор.

– А если я вам скажу, что хочу помочь вам – после некоторой паузы, произнес Возков.

Егор поднял на следователя глаза, в которых не было ничего окромя полной, осознанной обреченности, смешанной с ощущением фатальной правоты, которую рождала, непонятная Возкову, но ощутимая, вплоть до привкуса на языке, убежденность. Всё это означало, что смысл того, что озвучит, Егор ясен уже без слов. Их можно не употреблять. Но вот всё то, что именуется домыслами и наблюдением не отменяли главного, которое заключалось в том, что следователю Возкову действительно было жалко этого странного парня. Поведение последнего вызывало неподдельное уважение. Фанатичная вера в собственные убеждения и даже стремление, находясь на волосок от смерти, попытаться заставить оппонента принять свою сторону, или хотя бы заставить посмотреть на происходящее иначе. Но ведь не только в этом заключалась тяжелая и смертельная изнанка, а сын, его единственный сын – вот, кто не давал покоя, вот, кто в какие-то мгновения замещал собою, находящегося перед Возковым Свиридова. Казалось, отмотать годы, взглянуть под другим углом, – и вот точная копия Влада. Нет, не внешне, а тем, чего не оценить одними лишь глазами. Внутренней, малообъяснимой сущностью, которая издеваясь, насмехаясь, стерла временные границы. Сделала так, что их нет, что невозможное перед тобой, что ему наплевать на всё здесь происходящее. Будущее – вот, что его наполнение. Только ему нужно приклониться, только за ним последовать, ибо настоящее уже стало фактом, ибо прошлое переписать можно лишь одним способом – это вернуться в будущее.

Упрямство и вера в собственное я, несмотря ни на какие обстоятельства, всё то, что неизбежно приведет к чему-то подобному, и хорошо, что еще существует слово “казалось”, оно дает хоть какую-то, пусть неясную, как и само слово, надежду. Неисповедимы предложенные пути. Масса, огромная масса, вариантов предстанет перед сыном в будущем, только от чего тогда такая нестерпимая боль, что вызывает столь сильное смятение. Неизвестность проникающая извне. Игра воображения. Страх вылезший наружу, поглотивший все остальные чувства, заставляющий сознание принимать настолько изощренные ассоциации. Или этот молодой парень. Ведь, провалиться на месте, если начать отрицать, что от него не исходит мощный поток противоестественной энергии, чужой здесь настолько, что стены и весь привычный, убийственный колорит не в силах её подавить, стереть в пыль, не оставив ничего, сделать так, как должно быть, как это происходит с любой человеческой сущностью, которой не повезло здесь оказаться.

Свобода для всех. Свобода, определенная законом и обществом – благо и спокойствие, конечное утверждение, к которому установлен путь и обозначены рамки. Не должно возникать никаких лишних вопросов. Так и происходит – так, с подавляющей массой. Но ведь именно она, эта масса, рождает исключения, которые не просто способны поставить ряд провокационных вопросов, а сделать так, что, в какой-то момент, зашатаются основы, начнет уходить из-под ног земля. И вот тогда, всё определенное и ясное станет ненадежным, начнет с каждым днем обесцениваться, и однажды почувствуешь, что ответ на вопрос больше не нужен. Ни свобода ли рождает сомнения? Ни она ли заставляет увидеть себя с другой стороны. А если представить: этот парень не лжет, этот парень бескорыстно верит в то, о чем говорит и готов отдать свою жизнь за убеждения, те, что видятся ему новым воплощением всё той же свободы. Для тех, кого он даже не знает, о ком не имеет никакого представления, кто еще