Наталья Гончарова - Вадим Старк

Не вызывают споров Софья — Софья Федоровна Пушкина и Александра — Александра Ивановна (Алина) Осипова, которой посвящено стихотворение «Признание».

В таком случае Варвара — это, возможно, Варвара Черкашенинова.

Вера, как полагала Т. Г. Цявловская, — это княгиня Вера Федоровна Вяземская.

Три Анны — Анна Петровна Керн, Анна Николаевна Вульф и Анна Ивановна Вульф, их тверская кузина Нетти («За Netti сердцем я летаю…»).

Вторая Варвара и Елизавета — сестры Ермолаевы, дочери старицкого помещика Дмитрия Ивановича Ермолаева.

Надежда — вероятно, Надежда Борисовна Святополк-Четвертинская, вспоминавшая, как Пушкин бывал у них в доме и танцевал с ней.

И конечно же Аграфена — это графиня Аграфена Федоровна Закревская.

Никаких предположений не существует лишь в отношении имен Любовь и Евгения. Расположенная между ними Ольга соотносится с крепостною любовью поэта — Ольгой Михайловной Калашниковой.

Александра — по-видимому, Александра Александровна Римская-Корсакова, которой посвящены стихи LII строфы седьмой главы «Евгения Онегина»: «Красавиц много на Москве».

Имена двух Елен относят и к Елене Николаевне Раевской, и к Елене Федоровне Соловкиной, которой в Кишиневе был увлечен Пушкин, а также к неизвестной Елене, помянутой в строках едва начатого в 1829 году стихотворения «Зачем, Елена, так пугливо…».

Татьяна — скорее всего, московская цыганка Татьяна Демьянова.

Наконец, Авдотья — Евдокия Ивановна Овошникова, воспитанница театрального училища в Петербурге, выпуска 1822 года, упомянутая в послании к Всеволожскому «Прости, счастливый сын пиров», а также в программе романа «Русский Пелам».

Второй список включил в себя всех, кто, вне зависимости от их социального статуса, сыграл заметную, но всё же не такую значительную роль в истории пушкинских романов, как охваченные первым списком. Главное же — мы находим в нем имена тех, кто не совсем отошел в прошлое, в какой-то мере продолжал играть роль в реальной жизни Пушкина еще совсем недавно или даже играл ее ко времени создания списка.

Кто бы ни скрывался за каждым именем, очевидно, что с большинством из поименованных Пушкина связывали мимолетные романы, нежная привязанность и только с немногими — глубокие любовные переживания, отравленные жестоким кокетством его избранниц и ревностью к соперникам. Юные же создания, как мы видели, предпочитали Пушкину других. Наталья Гончарова, замыкавшая список тех, кто вызвал у поэта наиболее яркие чувства, оказалась первой, отдавшей предпочтение Пушкину.

Двенадцатого октября Пушкин отправляется из Москвы в Петербург с заездом в тверские деревни, пребывание в которых действовало на него целительным образом. Среди прочего здесь осенью 1829 года создается эпистолярный «Роман в письмах». В нем высказал поэт свои любимые мысли, отразил свои переживания и душевные муки в связи с неудачным сватовством к Гончаровой. В посланиях героев романа Лизы, Саши, Владимира мы слышим голос самого Пушкина, его раздумья о женитьбе. Деревня, в которой поселилась Лиза, ассоциируется с Михайловским: «Деревня наша очень мила. Старинный дом на горе, сад, озеро, рощи сосновые, всё это осенью и зимой немного печально, но зато весной и летом должно казаться земным раем».

В письме Саши из Петербурга, адресованном в деревню подруге Лизе, среди светских новостей на первом месте сообщается, что «роман Елены Н. и графа Л. кончается — по крайней мере он так приуныл, а она так важничает, что, вероятно, свадьба решена». Речь заходит о Владимире: «Зачем же не выйти за него — ты бы жила на Английской набережной, по субботам имела бы вечера и всякое утро заезжала бы за мною». Таков идеал петербургской барышни: жить в самом аристократическом месте столицы, устраивать светские приемы, иметь собственный выезд и делать визиты.

Лиза отвечает: «Нет, милая моя сваха, я не думаю оставить деревню и приехать к вам на свою свадьбу. Откровенно признаюсь, что Владимир** мне нравится, но я никогда не предполагала выйти за него. Он аристократ — а я смиренная демократка. Спешу объясниться и заметить гордо, что родом принадлежу я к самому старинному дворянству, а что мой рыцарь внук бородатого мильонщика. Но ты знаешь, что значит наша аристокрация. Как бы то ни было, ** человек светский; я могла ему понравиться, но он для меня не пожертвует богатой невестой и выгодным родством. Если я когда-нибудь выйду замуж, то выберу здесь какого-нибудь сорокалетнего помещика. Он станет заниматься своим сахарным заводом, я хозяйством — и буду счастлива, не танцуя на бале у гр. К. и не имея суббот у себя на Английской».

В следующем письме Лизы мы читаем: «Тот, от которого убежала, кого боюсь я как несчастья, ** здесь. Что мне делать? Голова моя кружится, я теряюсь…» Так Пушкин дарит героине романа свои ощущения: «…голова моя закружилась».

И вот уже рассказ Лизы воспринимается так, как будто это Натали пишет о Пушкине: «Ты заметила прошедшею зимою, что он от меня не отходил. Он к нам не ездил, но мы виделись везде. Напрасно вооружалась я холодностью, даже видом пренебрежения, — ничем не могла я от него избавиться. На балах он вечно умел найти место возле меня. На гулянье он вечно с нами встречался, в театре лорнет его был устремлен на нашу ложу».

За обедом, когда героиня «спросила довольно некстати, по делам ли он приехал в нашу сторону», он ответил вполголоса: «Я приехал по одному делу, от которого зависит счастье моей жизни». Очевидно, эту фразу произнес Пушкин в подразумеваемом разговоре с Натали.

Саша пишет в ответ те слова, которые так хотел бы услышать Пушкин: «Мой совет: обвенчаться как можно скорее в вашей деревянной церкви и приезжать к нам, чтобы сделаться Форнариной[31] в картинах, которые затеваются у С **. Поступок твоего рыцаря меня тронул, кроме шуток. Конечно, в старину любовник для благосклонного взгляда уезжал на три года в Палестину; но в наши времена уехать за 500 верст от Петербурга, для того чтоб увидеться со владычицей своего сердца, — право, много значит».

В свою очередь, Владимир сообщает своему другу: «Вот уже две недели, как я живу в деревне и не вижу, как время летит. Отдыхаю от петербургской жизни, которая мне ужасно надоела. Не любить деревни простительно монастырке, только что выпущенной из клетки, да 18-ти летнему камер-юнкеру. Петербург прихожая, Москва девичья, деревня же наш кабинет. Порядочный человек по необходимости проходит через переднюю и редко заглядывает в девичью, а сидит у себя в своем кабинете. Так и я кончу. Выйду в отставку, женюсь и уеду в свою саратовскую деревню».

Друг не понимает его: «Охота тебе корчить г. Фобласа[32] и вечно возиться с женщинами. Это не достойно тебя. В этом отношении ты отстал от своего века и сбиваешься на ci-devant[33] гвардии хрипуна 1807 г.». Слово «хрипун» в офицерском быту означало хвастовство, соединенное с высокомерием.