Шпоры на босу ногу - Сергей Булыга

Однако Вьюн молчал. Но и хвостом тоже даже не шевелил. Хвост у него был довольно облезлый, зато лихо закрученный. Вьюн смотрел на сержанта, сержант на Вьюна. В толпе партизан зашушукались. А Вьюн вплотную подошел к сержанту и начал деловито обнюхивать его сапоги…

И всё быстрей, быстрей, быстрей вилять хвостом! Сейчас расстреляют, подумал сержант!..

Но ошибся! Потому что Бухматый поднял вверх руку и важно сказал:

– О, глядите! Собачка, и тот заморился! Уже не кидается, во! А вы что, братки?

И братки как бы оттаяли, повеселили и заговорили в голос. А вот уже один из них протиснулся вперед и, делая пленным призывные знаки, сказал:

– Филес, филес! Проходи. Каша! Тепло – вот как!

– О! Водка? – оживился Курт и первым двинулся за угощением.

За ним пошли и остальные. И партизаны тоже. И даже Вьюн… Нет, этого поволокли, он упирался и рычал. И вот уже возле костра Бухматого остались только сержант да Мадам. Сержант был насторожен, Мадам тоже, и поэтому когда Бухматый предложил им сесть, они не сразу – да еще и с оглядкой – опустились на лежавшее рядом бревно. Зато когда им передали по котелку с кашей, то тут особого приглашения уже не потребовалось. Мадам ела быстро, сержант глотал жадно, но, правда, делал вид, что это у него такая привычка – делать всё с натиском и резко. Да только разве тут кого обманешь? И оттого-то мужики и понимающе качали головами – да, голод дело невеселое!

(Далее Иван Петрович без каких-либо объяснений вымарал едва ли не целую страницу, однако я позволю себе восстановить написанное. – С.К.)

А Бухматый, словно ни к кому не обращаясь, вдруг сказал:

– Твое счастье, коза, что царь в силу вошел. А не то висеть бы тебе на осине. Ей-бо! Вот сидишь себе, кашу мою глыщешь, а помнишь?

Мадам мельком глянула на Егорку, но ничего не сказала. А тот недобро улыбнулся и продолжал:

– Всех бы вас повесить, да руки у меня коротковатые. Но ничего! Вот, плохо живем, в лесу, голодно, холодно. Зато вольные! Только, жаль, кончается та воля. Ты думаешь, что одни хранцы мерзнут? А мы что, медведи, что ли?! Обманул Наполеон, и Алексашка обманет. Дураки мужики, выслуживаются! Думают, волю им выпишут. Нет, врет им царь и не краснеет. Но не все дураки, нет, не все! Вот мне бы для начала хоть два уезда поднять, а там никакой Кутузов, никакой Наполеон не остановит! Что, скажешь, отечество продал? А у меня свое отечество; без вас, панов, и без хранцев!

Мадам перестала есть и посмотрела на Бухматого.

– Он что, пугает? – спросил сержант, расслышав в голосе Бухматого угрозу.

Но Мадам ничего не ответила. А Бухматый усмехнулся и сказал:

– А я тебя, коза, с прошлого года запомнил. Ты у наших панов на Троицу гостевала. А теперь негде будет плясать: Егор Апанасыч все начисто сжег!

И снова Мадам ничего не ответила.

(Далее наш любезный майор оставил текст в сохранности. – С.К.)

Бухматый недобро прищурился и добавил:

– Ладно, пока что… – подумал и спросил: – Что он там про Мацея еще говорит? Спроси, мне интересно.

Мадам хотела сделать вид, что ничего не понимает, однако не решилась и, повернувшись к сержанту, перевела вопрос Бухматого. А от себя добавила:

– Подумайте, как следует. Быть может, ваш ответ принесет нам свободу.

Сержант нахмурился. Он понимал, что попал в глупейшее положение. Вот сидит перед ним бородатый дикарь и ждет, что сейчас пленник начнет лебезить и выставлять себя в самом наилучшем свете, лишь бы только остаться в живых. Дикарь небось считает, что он, сержант, кривил душой, требуя расстрела, да и про Шиляна-то вспомнил единственно ради того, чтобы спасти свою шкуру. Эх, был бы я, подумал так сержант, здесь, в вашем логове, один, так я бы уже вам тогда всё как есть высказал! А так чего!? А так солдаты с ним, да еще и Мадам, которую, кем бы она ни была, нужно доставить в ставку, и это дело чести. Но с этим дикарем все равно, при каких бы то ни было условиях, нельзя себя ронять! И поэтому, неспешно расправив усы, сержант сказал вот что:

– К моему величайшему сожалению, я с Матео Шиляном почти не знаком. Про него мне рассказали мои солдаты. Так как это именно они сражались над его началом, а я был совсем не при чем.

Мадам внимательно посмотрела сержанту прямо в глаза – тот даже не моргнул, – потом покосилась, нет ли рядом Трахимки… и так перевела:

– Сержант говорит, что они вместе сожгли два поместья неподалеку от Орши, а потом войска двинулись дальше, и они, к великому сожалению сержанта, больше не виделись.

– Это маёнток Синькевича, что ли? – задумчиво спросил Бухматый.

Мадам перевела:

– Вам не верят, сержант. Вас видели при штурме усадьбы пана Синькевича.

Сержант вздохнул. Ну что же, видели так видели, подумал он. И сердито сказал:

– Да, это правда. Но теперь я очень сожалею о содеянном. Шилян был подданным русского царя, так что, помогая ему, я невольно потворствовал неприятелю.

Сержанту было обидно, что его уличили во лжи, ложь – это последнее дело, и поэтому ему хотелось, чтобы разговор как можно скорей закончился, и вообще, чтобы всё это решилось – пусть отведут, пусть расстреляют… Э! Нервы, нервы, черт бы их подрал, нервы совсем сдают, рассерженно подумал он, а может даже и высказал вслух…

А Мадам перевела Бухматому вот что:

– Да, вы правы. При взятии маёнтка сержант был ранен в руку, но пуля, не задев кости, прошла навылет, и рана быстро зажила.

Бухматый недоверчиво посмотрел на сержанта и сказал:

– А ты не врешь?

– Он говорит, что вы храбрый солдат, – перевела Мадам.

Сержант улыбнулся. Дикарь ему определенно нравился. Дикарь его понимает! Знает, что нельзя сержанту иначе, нельзя, потому что тут лучше пулю в лоб, чем унижаться, вилять и выпрашивать. А что было, то было, подумал сержант. Горели поместья, стреляли из окон, его однажды даже зацепили, но легко, в руку, и кость не задели, и он опять ходил с Шиляном, помогал. А, спросите, зачем он это делал? Он сражался! Да и потом, ведь и у них в Бордо тоже было такое – жгли, стреляли, топили, волокли на фонарь – давно это было, забылось, а матушка помнит. Отца – того тогда не зацепило, а уложило прямо в грудь. И сержант, помрачнев, сказал так:

– Да, я сражался вместе с Матео, он был веселый человек. А что я? Мне приказали, и я ушел. И все это было давно, еще летом. Ну а теперь… Если по вашим законам меня должны расстрелять, то я готов. А при чем здесь Матео? Смешно!

Мадам смешалась, не зная, как перевести. И вдруг:

– Давайте, я, – сказал вдруг кто-то по-французски.

Мадам поспешно обернулась – и увидела стоявшего у нее за спиной Трахимку.

– О! Это вы! – растерянно воскликнула Мадам, привстала…