Инквизитор. И аз воздам - Надежда Попова

– Пока, – осторожно заметил Лукас, – похоже на то, что попросту обер-инквизитор в сговоре с магистратом наладил освобождение жилищ для перепродажи семейством Гайер, вероятно, за долю в сделках. А это значит, что никакого всплеска малефиции в Бамберге нет, и твоего сослуживца, вероятнее всего, убрали, когда он то ли догадался об этом, то ли каким-то образом вычислил, идя по следу дела судьи Юниуса.

– Или семейство Гайер подбивает магистрат и Официум на аресты тем, что подбрасывает инквизиторам дела, созданные своими собственными руками, – неуверенно и тихо добавила Нессель. – И инквизиторы с ратманами свято верят в то, что изобличают преступников…

– Или просто эти люди знают свое дело, – продолжил Ван Ален. – Если они столько лет занимаются таким, прямо скажем, непростым ремеслом, как торговля недвижимостью, значит, должны иметь нюх на удачные сделки. Всего-то и нужно – вовремя узнать, есть ли наследники у очередного отправленного к Господу на личный суд, и в нужный момент перехватить домишко у города, сбить цену различными ухищрениями, или провернуть еще какую уловку, или выкупить у оставшейся в живых родне, убитой горем, дом по дешевке, или урвать домик у тех, кто решил свалить из Бамберга… Тогда мы остаемся, с чем были: неподтвержденные подозрения в странной активности малефиков в Бамберге и убитый по каким-то неведомым причинам инквизитор, а эти дельцы – так, мимо пробегали.

– И самое поганое, что все три версии выглядят логичными, – вздохнул Курт. – И имеют право на жизнь, dixerim[28].

– Отметать участие семейки Гайер сразу я бы все же не стал, – остерег его Ван Ален. – Уж больно они в этой истории глубоко увязли… Даже если выяснится, что к самим арестам и осуждениям они отношения не имеют, – наверняка им о внутренних городских делишках известно побольше, чем девицам из трущоб и пьяным ухажерам, и вдруг да скажут что полезное. Но выяснить это сможешь только ты, здесь уж наши бумажки не помогут…

Курт задумчиво кивнул, поленившись прочесть охотнику очередную лекцию на тему полезности открытого сотрудничества с Конгрегацией, и вопросительно поднял брови, когда Ван Ален добавил с усмешкой:

– Кстати, у тебя даже есть через кого к ним подступиться. Старая знакомая, – пояснил охотник. – Помнишь графиньку, которую ты десяток лет назад спас от стригов в Ульме? Она на днях явилась в Бамберг. Сняла себе домик из бывших во владении Гайеров, частенько с ними видится и, говорят, несколько раз уже бывала поблизости от пустующих нераспроданных домов – явно приглядывалась. Судя по всему, дамочка и сама барыжит хатами.

– Уверен? – нахмурился Курт. Ван Ален пожал плечами:

– Адельхайда фон Рихтхофен, графиня. Сколь я помню, именно так звали ту женщину. И вот я что мыслю: прошло, понятно, уж десять лет, но спасенная жизнь, а тем паче – спасение от столь страшной участи, за такой срок не забывается. Попробуй к ней подкатить. Подмигни, там, скорчи улыбочку, поинтересуйся благополучием, пробуди фантазию и выжми пару приятных фразочек… А когда растает – глянь, нельзя ль через нее выйти на эту семейку дельцов. Или, быть может, она сама о чем проболтается.

– Идея стоит того, чтобы попытаться, – пробормотал Курт, ощутив, как в переносицу толкнулась внезапная, уже давно не ощущаемая, резкая боль. – Где она сняла дом?

Из «Святого Густава» Нессель вышла задумчивой и оттого не столь напряженной, как прежде, – вместо того, чтобы коситься на улицы вокруг и сжиматься при взгляде на проходящих мимо людей, ведьма смотрела лишь себе под ноги, что-то мысленно взвешивая и хмурясь каким-то невысказанным раздумьям. Курт шагал рядом молча, не пытаясь и даже в какой-то мере опасаясь разрушить ту стену, каковой она оградилась от мира, и отчего-то невольно болезненно поморщился, когда Нессель нарушила молчание.

– Эти люди… – кивнув через плечо на оставшийся позади трактир, произнесла она, – ты часто вот так работаешь с ними? Кто они? Они ведь не имеют отношения к вам, так я поняла?

– Так, – кивнул он, – не имеют. Это охотники. Они существуют сами по себе и, если верить их хронистам, куда дольше Инквизиции. Некоторые из них считают, что и куда дольше Церкви тоже, но это остается недоказанным, ибо нет свидетельств, подтвержденных чем-либо, кроме преданий и охотничьих баек. Славные парни. Правда, своевольные, и оттого работать с ними тяжко. Они блюдут свои охотничьи тайны, для них самих порой самые обыденные, в то время как для нас – жизненно важные, таят сведения, каковые могли бы и облегчить нам работу, и в итоге спасти куда больше жизней и избавить мир от куда большего количества нечисти. С одной стороны, Яна я могу понять: Конгрегация, если сравнивать с их сообществом, и впрямь еще молода, и кто знает, как может всё повернуться однажды, политика есть политика. В конце концов, ведь охотники смогли выжить, сохранить себя самих и свои знания не в последнюю очередь благодаря собственной осторожности и такой вот замкнутости… Но подчас они с этим перегибают палку, не желая делиться даже самыми простыми секретами, вроде противоядий от укусов ликантропа, или же, напротив, руками и ногами отбиваясь от наших попыток оказать помощь им самим… В последнее время наши отношения кое-как наладились – даже они понимают, что в мире происходит уже нечто вовсе нехорошее и надо объединять силы.

– А что происходит?

Курт помедлил, ответив не сразу, перебирая в мыслях все услышанное на заседаниях Совета, увиденное собственными глазами и глазами следователей, составлявших отчеты, которые ему доводилось читать за последние пару лет… Что из этого можно открыть лесной ведьме, которую, по большому счету, он видит второй раз в жизни? И главное – нужно ли…

– Я не знаю, – отозвался он, наконец. – Но что-то происходит – это бессомненно. Твари, которых прежде было не сыскать силами зондергруппы и пятерки следователей, все чаще попадаются едва ли не толпами. Мстительные, неупокоенные призраки и души умерших – то, что даже опытными следователями все чаще относилось к разряду сказок или событий давно минувших дней, – явление теперь не столь уж необыкновенное. Все больше малефиков – осмелевших и обнаглевших. Охотники рассказывают то же самое – их люди гибнут вдвое чаще, чем прежде, потому что работы прибавилось втрое. Даже самые старые из них не помнят, когда такое было. Стриги, кажется, единственные, кто еще сидит более или менее тихо, но и они начинают поднимать голову – чуют, что наступает благое время для них. И… – он вновь умолк на мгновение, не глядя в сторону Нессель, но чувствуя, что ведьма смотрит на него выжидательно, и медленно договорил: – И Каспар. Он и его приятели становятся все настырней.

– Приятели? – переспросила Нессель; по ее тону было отчетливо видно, что на ответ ведьма не надеется, однако он кивнул с невеселой кривой усмешкой:

– Да… Если так можно сказать. Он не просто мой личный враг и не просто опасный человек. Он – один из трех малефиков, в чьих планах не только моя смерть (это, скорее, для них приятное дополнение к основному блюду), но и смерть Империи, Веры, христианского мира… А в планах одного из них – и мира вообще. И самое страшное заключается в том, что мы до сих пор не знаем, известно ли это ему самому, или же он одурманен своими богами и рассчитывает на власть над миром и человечеством после своей победы… Или он попросту сбрендивший старик – насколько мне известно, даже Каспар почитает его таковым. Те трое грызутся меж собою, но это не мешает им объединяться время от времени и вести войну против Конгрегации и Империи. Им подчиняются или помогают из корысти либо по идейному согласию курфюрсты, бароны, крестьяне, герцоги, колдуны, стриги, простые наемники. Любой, кто прошел мимо нас с тобою сейчас по вот этой улице, кто сидел с нами в трапезном зале трактира, кто поселился в соседней комнате, – любой может оказаться одним из них.