Пир на закате солнца - Татьяна Степанова

ГДЕ Я? ПОЛИНА, СЕСТРЕНКА, ГДЕ Я? КАКОЕ ЖЕ, К ЧЕРТУ, ЭТО КИНО?

МНЕ СТРАШНО…

Язва на губе – как клеймо, как пропуск ТУДА.

Человек в гимнастерке задыхается, но продолжает бежать. То, за чем он гонится, все ближе, ближе. ОНО стремится к лесу, но, кажется, ему не уйти.

Полицейский на секунду останавливается, тщательно прицеливается и стреляет. Потом еще раз, еще.

Эхо выстрелов… Нет, оно не разносится по горам, звук что-то глушит, как будто стреляли сквозь вату.

Темное пятно… Сейчас уже хорошо видно, что это человек. Это мальчик лет двенадцати, может, чуть старше – загорелые икры мелькают, черноволосый затылок. Он бежит, придерживая что-то на плече. Яркая какая-то тряпка… Подол платья? Стоптанные сандалии. Маленькая детская рука, безжизненно свесившаяся вниз.

Полицейский вскидывает руку и снова стреляет. Но вместо выстрела – сухой щелчок, патронов в пистолете не осталось.

Тот, в кого он стрелял, замирает неподвижно. Это как стоп-кадр – секунду назад все двигалось, неслось, мелькало и вдруг застыло.

Пауза. Детская фигурка, черноволосый затылок, лица не видно. На плече – тело девочки, вскинуто, как мертвая туша овцы.

ОН пришел за ней утром. Это все неправда, что ОНИ охотятся только ночью, в полном мраке. ОНИ не боятся света, не спят до сумерек в трухлявых гробах. Это все досужие сказки.

ОН пришел за ней утром, и она, его сестра, сама впустила его в дом. Ведь он был старший и всегда заботился о них в отсутствие отца. Его прозвали в деревне Карамель. Да, он любил конфеты, но всегда делился с сестрами, с братишкой. И в это утро в руке у него была карамелька – полинявший от времени фантик. Сестренка соблазнилась подарком, она сама впустила его.

ОТКУДА Я ВСЕ ЭТО ЗНАЮ? Я ведь тоже… мы с сестрой тоже сами впустили ЕГО той ночью…

КАРАМЕЛЬ…

Это старое прозвище, его пора забыть…

– КАРАМЕЛЬ!!!

Кричит тот полицейский – там, на дороге. Долго еще он будет кричать? Долго еще он будет живой?

Тварь оборачивается. Полицейский – здоровый, сильный мужик-албанец – невольно делает шаг назад, пятится.

Увидеть такое… Целиться из пистолета в ребенка на пустынной дороге, оказывается, еще не самое страшное.

Хуже – увидеть и осознать, что ЭТО НИКАКОЙ НЕ РЕБЕНОК.

Одним прыжком тварь покрывает расстояние, разделяющее их, сбивает с ног. Все тонет в клубах пыли. Слышны только крики, какая-то возня, бешеный торжествующий рев. Потом тишина – и только вхлипы, голодное урчание, которое не так-то легко насытить.

Окровавленная пасть…

Лера зарывается лицом в подушку – нет, нет, нет, это только кино, сон, кошмар.

Через несколько минут пыль снова оседает. И на дороге никого. Только кровавая лужа, клочья одежды, ошметки плоти, над ними гудят роем мухи. В месиве, где нет уже ни органов, ни костей, копошатся пиявки.

Во сне двенадцатилетняя Лера Кускова протягивает к ним руку. Ее словно что-то заставляет – и она уже не испытывает больше ни страха, ни отвращения. Несколько пиявок впиваются в ее запястье, но она совсем не чувствует боли.

Во рту странный привкус. Сладко, как карамель…

Прошло четыре дня, и все это отошло для Кати на второй план. Новые сюжеты, новая статья для криминальной полосы «Вестника Подмосковья». Катя была занята и думать забыла о событиях прошлой недели. «Листала» файлы со снимками в ноутбуке, выбирая какой-нибудь поярче, покруче, подинамичнее, чтобы проиллюстрировать свой новый очерк о борьбе областной милиции с автомобильными ворами. Позвонил Сергей Мещерский:

– Привет, а сегодня со мной пообедаешь?

«А ты в бороде или как?» – хотелось спросить Кате. В итальянском кафе на углу Камергерского, где они встретились, стало ясно, что борода как будто стала даже еще гуще, страхолюднее.

– Вадик звонил, – объявил Мещерский многозначительно.

– Мне он не звонит. – Катя чувствовала: душка Мещерский «снова начинает». – Они с работодателем где сейчас обретаются?

– Все там же, боссу его новая операция предстоит, на этот раз в той клинике, куда Штирлиц к радистке Кэт приезжал… Так вот, Вадик, он… у него ужасное настроение.

– Он о работодателе своем беспокоится больше, чем обо мне.

– «Пройдут годы, усохнут груди», – это такая украинская поговорка у Вадика, а голос такой печальный, черная меланхолия…

– Чьи это «груди усохнут»? – Катя звякнула ложкой о кофейное блюдце. – Он что себе позволяет? Слушай, он там вообще как… не злоупотребляет, а?

– Мужик пьет, когда у него на душе… Катя, он мой лучший друг. Вы оба мои самые лучшие, самые близкие друзья. Так что же вы делаете со мной? – Мещерский совсем запутался в словах, в бороде. – Я вот что придумал, я знаю, куда тебе надо поехать. Мы вместе полетим, визу сделаем за два дня шенгенскую, это я мигом устрою и билеты на самолет.

– Куда?

– В Берлин, клиника ведь там и Вадик… он только этого шага от тебя дожидается!

– А я не готова, Сережа.

Мещерский всплеснул руками: да что же это такое?! Но тут у Кати зазвонил мобильный – сотрудница инспекции по делам несовершеннолетних напоминала: вы обещали связаться с женой генерала Москалева, пора нанести визит в их семью, проверить, в каких условиях живет «трудный подросток, совершивший побег из дома».

– Видишь, Сереженька, я не могу никуда сейчас уехать, у меня работа. – Катя была рада появившейся отговорке и, чтобы поставить точку хотя бы на сегодня в этом вопросе, начала звонить Регине Москалевой прямо из кафе – благо номер ее еще с поисковой эпопеи сохранился в телефоне.

Регина разговаривала приветливо, правда, голос был подавленный.

– Как чувствует себя Данила? – спросила Катя.

– Ничего, спасибо.

– В инспекции по делам несовершеннолетних дело на контроле стоит. – Катя начала объяснять: таков, мол, порядок, но Регина и так все понимала.

– Приезжайте завтра, если вам удобно. Я в полном вашем распоряжении, и сын тоже, беседуйте с ним. Заранее прошу извинить, но я за эти дни как-то… совсем выбилась из привычной колеи. И с помощницей по хозяйству у меня проблема, она не появляется и не звонит вот уже несколько дней. Может, уехала к родственникам? Но отчего же мне ничего не сказала, не предупредила? Так порядочные люди не поступают, тем более она знает, какое у нас сейчас дома положение…

Тут Регина неожиданно всхлипнула. Катя едва не спросила: а какое у вас сейчас дома ПОЛОЖЕНИЕ? Но вовремя спохватилась.

– Тебе лишь бы увертку найти, – вздохнул Мещерский, он все понял, умница.

– Ничего и не увертка, помнишь, я тебе про нашего сотрудника, лежащего в госпитале, рассказывала, которого из Албании раненого привезли, так вот его навестить пришли…