Распутье - Иван Ульянович Басаргин

– Такое шлет бог, чтобы испытать крепость людскую, – стоял на своем Бережнов.

– Значит, ежли я остался при боге, не признал власть антихриста – снова война? Но ведь войны – это не божий промысел, тем более войны супротив законной власти. Мы воевали царя, потому как гонимы были, стали под его высокую руку – перестали воевать. И даже наши войны, как я мыслю, шли против учения божьего. Бог был и будет против войн, ежли только он настоящий бог, а не выродок вселенский. Он нам говорит – не убий, так пошто же он захочет убивать нас, ежли мы приемлем его же власть, им поставленную? Кому будет нужна та свара? Я объявил себя «большевиком Христовым». Потому объявил, что большевики против войны, за счастье народное и мир на земле. Праведно то или нет, судить богу, а не тебе. Ибо этот суд идет не от братии, а от тебя. Ты хочешь войны – ведаем, пошто. Но не даст тебе власть бог, ибо всё это идёт от властолюбия и корысти. Властелин должен быть бескорыстен и добр. А ты злобен и не добра желаешь нашим людям, а крови и смерти. И пусть каждый о том подумает.

– Блудослов! Антихрист! В огонь вражину! Пусть Шишканов отринул бога, так он в него и не верил, но как ты его отринул?

– Не отринул, живу с богом, молюсь богу.

– Хватит! Взять его – и на судное моление!

– Погоди с огнём, Степан Алексеевич, – поднялся Исак Лагутин, зло прищурив глаза. – Как бы самому там не оказаться. Ушло то время, когда мы инакомыслящих хватали и бросали в огонь. Кануло в Лету, больше оно не вернётся. Ежли уж царь издал закон о веротерпимости, то нам и подавно надо молчать. Алексей Степанович пришёл к такой мысли не за один день, знать, на то есть причина. А мыслить, думать, как того душа восхочет, не возбранимо. Это только при нашей братии такое возбраняется. Мы решили не допускать издевок и напрасных смертей в братии.

– Кто это вы?

– Братия. Ты думаешь, только один здесь правишь? Нет. Мы тоже начали думать за тебя, править, где можно, без тебя. Ты теперь не наставник – сам отказался, ты – командир. Наставник нам сам знаешь кто – Мефодий Журавлёв. Вот мы и порешили поставить, где можно, заслоны твоему разгулу. Ты человек без сердца. Тебе не жаль наших ребят, а своих сынов, кроме Устина, что льет кровь на войне, ты оставил. Надобны для дружины? Дело. Хунхузы обнаглели. Но и наших пожалей, не ярись. Я ить тоже против войны.

– У меня никого нет на войне, но я войну ненавижу, – заговорил Мефодий Журавлёв, смело заговорил как наставник. – Хватит нашим парням ходить по лезвию ножа, убит – не убит. Какая власть остановит войну, ту мы и признаем. Мы тоже когда-то называли антихристами царя и его ярыг. Теперь ищем других антихристов. Пригрел чуть нас царь, вот и пошли за него. А он сволочь из сволочей! И несть больше греха, как быть перевёртышем. А мы ими стали. Наши пращуры воевали царя, а теперь мы готовы с ним лобызаться. Противно то сердцу и разуму. Вельми противно!

– Я не жалую царя, вы знаете мою задумку, – ещё злее насупился Бережнов.

– Знаем. Но то пустая затея. Жамкнут – и нет нас. Надо всем вместе держаться с Россией, а не строить мраморных дворцов, где они без надобности. Безродный построил свой – кости преют в тайге.

– А ты читал, что пишут о большевиках, будто они хотят отнять у нас землю? Кто против них – того в распыл, – гремел Бережнов.

– Читал. Можно оговорить каждого, ежли это нам на пользу. Мы с тобой тожить делали это не раз. Оговаривают, знать, большевики правы в чём-то. Прав и Алексей Степаныч. Не от бога эта война. И нет бы тебе восстать против войны, так ты за неё. Задумка на то гонит, что тебе выгодна эта война, мол, чем больше прольем крови, тем легче тебе добраться до власти. Так? Все скажут, что так. И это тоже не от бога, а от дьявола.

Бережнов при этих словах вздрогнул, но смолчал.

– Мы за дружину, кою ты создал. Мы тоже в ней, но никогда эта дружина не пойдет против властей законных. Она била и будет бить только хунхузов.

– И хватит нам ходить на твоем поводке!

– Хватит! Мы уже сами выросли из тех штанов.

Гудела голосами молельня.

– Сговорились?

– Начали думать, куда и зачем ты нас ведёшь, – спокойно ответил Журавлёв.

– Ладно, ты же знаешь Сонина. Сонинский заполох каждому ведом. То он блудит, то он бражничает, на скачках деньги просаживает, теперь начал ворошить нашу братию, – хмуро заговорил Мартюшев. – Надо нам его приструнить…

– Хоть бы уж ты-то молчал! Чья бы корова мычала, а твоя бы молчала. Сам хунхузишь дальше некуда! – сорвался Бережнов. – Потому молчи! Цыц! Ещё раз говорю, цыц! Вот я и думаю: а может быть, я не прав, – вдруг пошёл он на попятную.

Но люди этому не поверили.

– Может быть, я и заполошный, как вы меня называете, но не застыл в думах своих. А кое-кто из наших не токмо застыл, но еще и отупел. Дальше своего носа не видят, хоша и читают газетки. Степан Алексеич ищет брода в пожарище. Но знай же, человек, что его там нет и не было. Сгоришь, и пепел ветер раздует. Ты сам сбился, и нас сбиваешь с праведной стези. О большевиках мы разные пакости говорили, а они хотят того же, что хотел Исус Христос. Я с ними, и до конца! – отрубил Сонин и сел.

– Начнём суд по чести, – сказал Бережнов. – Моё дело сказать, что и кто есть Сонин, а ваше дело – судить. Сонин связался с дьяволом, ушел в стан книжников и фарисеев, чтобы с ними защищать власть антихриста. А это самый великий грех, коий может случиться с человеком. Предать свою братию, свой народ! Сонин сеет смуту, а за ним потянулись его дружки закадычные. Сказ один: либо пресечь смуту, либо дать ей расползаться. Сонина – на кострище. Предателя, что продался фарисеям за тридцать сребренников, – в огонь.

Прогудела последняя муха, гулко, предгрозово. Чья возьмёт?

– Григорий Мартюшев? – начал правый суд Мефодий Журавлёв.

– Смерть!

– Исак Лагутин?

– Жизнь!

– Я, Мефодий Журавлёв, то же говорю – жизнь!

– Жизнь!

– Жизнь!

– Жизнь! Жизнь, а не смерть, – хмуро сказал даже старший сын Бережнова Алексей. Против