Смех Again - Олег Гладов

— Что тут у вас? — спросил он, наследив огромными сапожищами и усевшись на табурет.

Он выслушал всё по порядку: как обмирающий от страха Генка прибежал домой и позвал деда Евгения, как оба они поехали к птицефабрике на мотоцикле и нашли Ваньку, сидящим на полу тёмного курятника. Как безрезультатно тормошили его там, привезли домой и опять тормошили здесь. Иван ни на что не реагировал и только спрашивал, как сейчас у доктора:

— Где Жзик?

Егоров позвал Генку. Внимательно выслушал и его.

Всё это время он, не отрываясь, глядел на виновника переполоха. Потом он грузно поднялся и осмотрел Ваньку Мишина, поворачивая его так и этак, беря за руки и водя молоточком перед его бессмысленными глазами. Закончив, разогнулся и задумчиво взялся за подбородок.

— Ну что, доктор? — спросила его Валентина, обеспокоенная выражением лица Егорова. — Что вы ему пропишите?

Доктор, помолчав с минуту, медленно ответил:

— Когда ехал сюда, хотел прописать хорошего ремня вашему симулянту… Да дело в том, что он не симулянт… Я забираю его с собой. Прямо сейчас…

После этого седых волосков на голове Валентины стало больше: Иван был вторым её дитём, из-за которого она плакала иногда ночами.

Егоров прочитал за длинную карьеру десятки книг по своей теме и даже сам выступил соавтором «Учебника современной судебной психиатрии» — библии его молодых коллег. Но единственное, чего он добился, испробовав на своём пациенте всё (от Сибазона и Аминазиана — до радикальных американских препаратов) — это то, что из глаз Ванькиных исчезла эта пугающая его родных пустота, и взгляд его стал более осмысленным. Через время Егоров разрешил родителям забирать сына к себе: ненадолго и только по праздникам.

Дома за столом Иван мог застыть с ложкой на полпути между ртом и тарелкой и сидеть так какое-то время, словно прислушиваясь к чему-то. Лицо его всегда хранило одно и тоже половинчатое выражение: то ли он не до конца сосредоточился, то ли не до конца расслабился. Вечером его сажали со всей семьёй перед телевизором, но происходившее на экране его, кажется, не волновало. Он ложился спать, а на следующее утро терпеливо ждал, когда отец отвезёт его обратно.

И только всё спрашивал:

— Где Жзик?

Это первое, что услышал от него я, как только он вышел в сопровождении дяди Жени из ворот и осторожно сел на заднее сидение рядом со мной. Всю обратную дорогу дядя Женя рассказывал Ивану разное. Как Рыжий, Мухтар и Мальчик поймали куницу недалеко от пруда. Как кошка Дашка, тёзка его сестры, недавно окотилась, и всех котят решили оставить себе, а не топить в ведре, как обычно. Как мама заранее связала ему тёплый свитер и варежки для зимних прогулок по больничному двору.

Я молчал и прислушивался к необычным ноткам в голосе дяди Жени.

Я вспомнил Окси и то, как мы смеялись над нашими придуманными Голосами.

Сейчас, смотря в окно на бескрайние выгорающие поля и чувствуя присутствие Ваньки слева от себя, я понял, что слышу не придуманный, а самый настоящий Голос.

Голос Любящего Отчаявшегося Отца.

«Ну что? Тебе смешно?» — спросил Гек Финн внутри меня.

Большой стол накрыли в доме — в самой большой комнате, где в сервантах стояли книги, графины и рюмки в виде рыб с жадно открытыми ртами и светящиеся в темноте фигурки орлов и оленей.

— Да где Генка?! — в который раз спрашивал принарядившийся по случаю дядя Женя, сидя на почётном месте у телевизора.

Стол уже был почти готов: в центре на большом блюде лежал только что снятый с вертела поросёнок, в мисках дымился молодой картофель, потели бутылки без наклеек с известным всем присутствующим содержимым. Дашка с Ольгой внесли последние тарелки с мелочью: огурчики, помидорчики, зелень.

Кумовья-сватья, Иван, племянник с друзьями и сам юбиляр уже уселись вокруг. Ждали только Генку, который всё никак не ехал со своей пасеки. Я изредка перекидываюсь фразами с сидящими за столом и вдыхаю запахи еды: жрать уже охота. По радио муж нашей оберпевицы сменил собой дешёвое подражание народной музыке и теперь выводит своими голосовыми связками «made in Болгария» про то, что Единственная его, солнцем озарённая, и что срывая якоря… и так далее. Но даже это мне не портит аппетит: я хочу есть. И от местного Black Label крепостью под 60 ° тоже не отказался бы.

Тётя Валя что-то тихо говорит Ивану, ласково поглаживая его по голове. Кошка Дашка молча трётся о мою ногу, выпрашивая кусочек. Сестра Дашка так же молча трётся о меня взглядом. Я вообще-то умею распознавать женские взгляды, и этот — зелёного цвета — мне тоже знаком. Хм… Только ему не место здесь и сейчас, да ещё по отношению ко мне… Я ведь, так сказать, кузен…

А кузина Ольга — прямо настоящая Кузина. Оделась в какое-то платьице, сделала причёску и сидит тут, словно это она придумала pin-up. Странный взгляд у моей кузины. Но лицо то, что нужно для моего pin-down. Я сразу, с ходу, придумываю пять положений, в которых бы запечатлел её в своём альбоме… Только не в этом платье. Вообще без платья. Волосы лучше растреплем… Нет — даже сделаем влажными от пота. Помаду — размажем по губам… А странные глаза? Странные глаза мы нарисуем закрытыми: во всех пяти чудесных положениях это совсем не будет выглядеть странным. Я чувствую знакомое покалывание в паху, но всё равно исподтишка слежу за ней. Как она сидит, поправляя и без того сто раз поправленные приборы на столе. И как выходит из комнаты, заметив, что чего-то не хватает. Я провожаю глазами её ягодицы, туго обтянутые тёмной тканью, и перехватываю взгляд Семёна… Чё вылупился? Что я, на сестру не могу посмотреть? Смотрит он… Иди, груши ешь…

Николя тоже сидит и смотрит. Сидит рядом со мной. Смотрит на Ивана. Кузен мой позволяет кормить себя куриной ножкой, и не понятно: слышит ли он свою маму.

И вот, когда дядя Женя набирает в грудь воздух, чтобы опять задать самый популярный вопрос дня, я различаю тарахтенье мотоцикла во дворе и радостныё возглас Ольги:

— Генка приехал!

— Наконец-то! — дядя Женя кивает Васе Газ Воде, и по тому, как тот с готовностью

хватает первую бутылку, ясно: тяпнуть шофёру не терпелось уже давно. Забулькало в стаканы. Застучали ложки.

Я слышу шаги в коридоре, громкий низковатый голос:

— Где мой любимый деда?!

И вижу улыбающегося дядю Женю: внук приехал.

Первый и единственный внук Евгения и Валентины, привезённый непутёвой Наташкой из Москвы, был дитём трудным. Семью свою он очень любил, и тёток обеих, и бабушку с дедом, хотя бабулю всегда называл «мама Валя» и только Евгения — ласковым «мой деда». Вот, пожалуй, и все, кого он любил. Друзьями его с юных лет стали дядя-ровесник Ванька, да ещё Толик — сын дяди Васи Газ Воды. Толик был глухонемым от рождения, и все в Уткино звали его Тольча Нямой.

И он, и Генка так и не смогли поладить с местной пацанвой, и всё детство проходили с расквашенными носами и свинцовыми кастетами в карманах, которыми тоже распушили немало ноздрей и устроили повальную недостачу зубов во ртах малолетних уткинских жиганов. Ванька, естественно, был на стороне племянника и друга и участвовал во всех битвах до известного случая. Вражда, зародившаяся в сопливом возрасте, уже в более скрытой форме перетекла в отрочество, а потом — в юность. Правда, в последнее время яростных стычек не случалось, но и Генка, и Тольча ходили на стороже. И даже на всякий случай носили в своих карманах кое-что посерьёзнее кастетов. То ли этот факт, то ли то, что оба друга выросли в здоровенных лосей с кувалдами вместо кулаков (которыми без устали лупили по самодельному боксёрскому мешку на заднем дворе), но вот уже три года стороны находились в состоянии Холодной Войны.