Какие большие зубки - Роуз Сабо

Он выбил воздух у меня из легких, и на секунду я зажмурилась, не желая видеть собственную смерть. Я вцепилась в обшивку стен, готовясь к удару по голове или в грудь, но его так и не последовало. Спустя мгновение я решилась открыть глаза.

Рис стоял надо мной, переминаясь, словно боксер, пока я пыталась подняться. Я хотела подобрать выпавшую у меня из рук книгу, но для этого мне пришлось бы либо нагнуться, либо потерять зрительный контакт с кузеном. Я медленно присела, ухватила книгу за корешок и встала, переводя взгляд то на глаза Риса, то на его зубы.

– Поаккуратней со мной, пожалуйста, – сказала я. – Ты гораздо сильнее меня.

– Где Артур? Что-то его давно не видно.

– Не знаю, – сказала я с напускным равнодушием. – Может, сыграем в карты?

Он проигнорировал мой вопрос и посмотрел налево, направо, вверх на балкон и вдаль, в окутанный тенью зал.

– Я его давно не видел, – сказал он. – Но я чувствую его запах. – Он закрыл глаза. – Весь дом пахнет им. – От выражения его лица мне сделалось больно. Может, это подобие любви, подумала я, но подобие искаженное, злое. Мне было бы жаль Риса, если бы не страх перед ним.

– Пойду почитаю, – сказала я и попыталась протиснуться мимо него. Но он схватил меня за плечи. Оказавшись так близко к нему, я почувствовала феноменально отвратительный запах молодого мужчины.

– Если увидишь его, – сказал Рис, – сообщи, что я его ищу.

Он отпустил меня так резко, что я чуть не упала, и тут же исчез, растворившись в тенях, как всегда, и лишь стук когтей по полу давал понять, что мне это все не привиделось.

Рис становился все беспокойней с каждым днем. Поначалу его получалось отвлечь игрой в шахматы или в карты, хоть игроки из нас обоих были никудышные. Что ж, по крайней мере, мне не пришлось перед ним притворяться. Артур не появлялся в доме с самых похорон. Но рано или поздно он вернется, и Рису придется куда-то выпустить весь подавляемый им гнев.

В оранжерее змеиные лилии поникли, их пожелтевшие листья падали на пол. Я перерыла всю библиотеку в поисках книги по уходу за ними, но нашла только пособие по выращиванию орхидей и теперь собиралась сделать все, что там написано. Если я в ближайшее время не пойму, что делать, то разрушу жизнь всей семьи.

Тем временем я пыталась проявлять благоразумие. Я просмотрела финансовые отчеты за прошлые годы. Они показались мне более сомнительными, нежели я ожидала, но, опять же, я еще не вполне представляла, сколько денег отводилось на ведение бизнеса. А еще в записях о личных расходах я обнаружила передачу определенных сумм некой Катерине Макклауд – видимо, сестре Катерине. Но как я ни старалась, я не нашла в коробках ни одного письма от нее. Интересно, бабушка Персефона их сжигала?

Артур по-прежнему не объявлялся. Однажды мне в голову пришла мысль, что, может быть, он специально позволяет мне все испортить, чтобы наказать Майлза. Но я отмела ее как нелепую. Артур был бухгалтером моей бабушки, парнем моей сестры, лучшим другом моего отца – зачем бы ему так поступать?

А еще мне снились сны.

В одном таком сне меня загнала в угол группа мальчишек, и я ударила одного из них ножом в живот – тем самым длинным ножом, которым Маргарет разделывала рыбу. Я взбежала вверх по холму, оказалась в лесочке, и этот сон продолжался не один час: я шла, спотыкалась о камни, и время тянулось как в реальности, без ускорений, какие бывают во снах или в мечтах. Сердце стучало у меня в груди. Спотыкаясь, я вышла из леса и оказалась перед кругом из вертикальных камней. Войдя в этот круг, я запоздало поняла, что земля кишит змеями, и лишь узкая тропинка ведет к плоской плите посередине.

Пройдя на цыпочках по этой тропинке, я вскарабкалась на каменную плиту. И в тот же миг оказалась в кромешной тьме, и со всех сторон голоса снова и снова спрашивали меня, чего я хочу. И то ли я, то ли та девочка подумала: я хочу лишь знать…

В этот момент я проснулась и весь день старалась не возвращаться мыслями к тому сну, пока, измотанная, не вернулась в постель. А потом все повторилось.

Обычно в таких снах я была не собой, а кем-то другим. Я была другой молодой женщиной, жила в местах, которых никогда не видела. Ничто в этих снах не имело смысла и никак не было связано с событиями из моей жизни. Я часами спокойно отрезала головы рыбе, пока женщины вокруг меня кричали что-то на непонятном мне языке, или укачивала младенца в доме вроде нашего, только похожем на пещеру без мебели. Постепенно мысль о том, что нужно ложиться спать, стала приводить меня в ужас: в этих снах я чувствовала себя жалкой, словно запертой внутри чьей-то чужой жизни; я будто сидела в чужой голове, смотрела на мир чужими глазами и не могла сделать ничего, лишь смотреть, как утекает время.

Но даже это было лучше, чем тот сон, в котором я была собой.

Начинался он вполне нормально. Где-то в глубине ночного леса…

Я была ребенком, я бежала, и новая ленточка подпрыгивала у меня в волосах. Я бежала босиком по сосновым иголкам. Слева от меня бежал Рис, весь лоснящийся, черный. Справа – белый силуэт Лумы. Мы гнались за мальчиком. От него так приятно пахло, сердце так быстро стучало у него в груди, и я ощущала счастье – и голод…

Я села в постели и заставила себя открыть глаза, пытаясь проснуться и прекратить все это. Этот сон снился мне уже не в первый раз с тех пор, как я решила вернуться домой: сперва в поезде, а после этого не реже раза в неделю. И всегда он заканчивался одинаково, если я позволяла себе смотреть его достаточно долго. Я бежала среди деревьев, ловила мальчика, видела ужас в его глазах.

Я выглянула в окно и посмотрела на небо. Рассвет еще едва брезжил. Я подумала, что ложиться спать дальше уже нет смысла. Если усну сейчас, просплю весь день. Как бы мне хотелось проспать целый день. Я чувствовала себя больной и уставшей постоянно с того дня, как папа меня ударил: это было первое, что приходило мне в голову, как только я просыпалась. Что плохого я ему сделала? Мне не хотелось теперь даже находиться с ним в одной комнате, смотреть, как он делает вид, будто все нормально. Поэтому я решила не находиться ни в одной из комнат. Лучше я буду проводить время в других местах.

Ступая босиком по холодной утренней траве, я прошла через задний двор к расшатанным деревянным ступенькам, обнимающим скалу, и спустилась к воде. От скал до берега было пятьдесят футов, и лестнице пришлось дважды сделать петлю, чтобы соединить эти две точки, не выходя за пределы наших узких владений. Наш участок пляжа был шириной всего двадцать пять, может, тридцать футов, и в глубину примерно столько же, хотя во время отлива это расстояние увеличивалось. Со всех сторон он был огорожен большими булыжниками, с которых я в детстве любила прыгать в воду.

Часть меня хотела вскарабкаться на один из этих булыжников и нырнуть. Но сколь сильно было это желание, столь же сильно мои ноги не хотели мне подчиняться. Я села на песок, подальше от набегающих волн, и смотрела, как на горизонте грузно всплывает красное солнце.