Перед заморозками - Хеннинг Манкелль

— Не припомню.

— Вот видишь.

— Почему ты так нервничаешь?

Линда чуть не рассказала все — про отрубленную голову и руки, но это было бы смертным грехом — выдать постороннему полицейскую тайну.

— Может быть, ты и права и я психую зря.

— Заходи.

— Сейчас не успеваю.

— Ты совсем тронулась в ожидании работы. Лучше приходи, тут у меня для тебя есть настоящая проблема.

— Какая?

— Дверь плохо закрывается.

— Я же сказала — у меня нет времени. Позови слесаря.

— Ты загоняешь себя в стресс. Успокойся.

— Обязательно. Пока.

Линда на всякий случай сначала позвонила в дверь в надежде, что Анна, может быть, просто погасила свет и легла спать. Но квартира была пуста, постель нетронута. Линда поглядела на телефон — трубка была положена, лампочка ответчика не мигала. Она села и постаралась вспомнить, что произошло за последние дни. Каждый раз, когда в ее воображении возникала отрубленная голова, подкатывал приступ тошноты Руки… руки, наверное, еще хуже. Кому нужно отрубить у человека руки? Отрубил голову — убил, но при чем руки? Она не знала, можно ли определить, была ли жива Биргитта Медберг, когда ей отрубили руки. И где остатки тела? Тошнота стала невыносимой, она еле успела добежать до туалета, и ее вырвало. Сполоснув рот, она легла на пол в ванной. Под ванну была затиснута желтая пластмассовая уточка. Она вспомнила ее, вспомнила, откуда она у Анны. Это было много лет назад.

Им было по двенадцать или тринадцать лет. Чья это была идея — теперь уже и не вспомнить, но они решили съездить в Копенгаген. Была весна, учиться совершенно не хотелось, и они с Анной придумывали все новые и новые уловки, чтобы прогуливать школу, покрывая друг друга. Мона согласилась, но отец Линды категорически сказал «нет». Линда до сих пор помнит его описание Копенгагена — коварный и опасный город для девчонок, ничего не знающих о жизни. Но они все же поехали, хотя Линда прекрасно понимала, что дома будет скандал. В порядке предварительной мести за будущую выволочку она стянула из его бумажника сто крон. Они доехали до Мальмё на поезде и пересели на паром. Линда помнит эту поездку как первое их с Анной сознательное путешествие во взрослый мир.

Они хихикали и перешептывались, день был ветреный, но теплый, настоящий весенний день. В Тиволи Анна выиграла в лотерею пластмассовую утку.

Все было замечательно. Свобода, приключения, падающие на каждом шагу невидимые стены. Потом стало хуже. То, что было дальше, стало первым серьезным испытанием их дружбы. Они как-то уладили это, но когда, много позже, обе влюбились в одного и того же мальчика, шансов сохранить дружбу у них уже не было. Незаметная трещина в их отношениях становилась все глубже и, наконец, разделила их окончательно. Зеленая скамейка, вспомнила Линда. Мы сидели на этой зеленой скамейке. Я в тот день платила за все, потому что у Анны денег не было. И она побежала в туалет, попросив меня приглядеть за сумочкой. Неподалеку в Тиволи играл оркестр, трубач все время фальшивил. Она вспомнила все это, лежа на полу в Анниной ванной. Пол с подогревом приятно согревал спину. Зеленая скамейка и сумочка. Она и сейчас, когда столько лет прошло, не могла бы ответить, зачем она открыла эту сумочку и вынула кошелек — там лежало двести крон. Не сложенные в несколько раз, не в каком-нибудь укромном отделении, а совершенно открыто. Она уставилась на деньги и чувствовала себя обманутой и униженной. Сначала она решила ничего Анне не говорить. Но когда та, вернувшись, попросила купить ей воды, Линда взорвалась. Они кричали друг на друга довольно долго: какие аргументы приводила Анна в свое оправдание, Линда припомнить не могла, В конце концов они расстались и пошли каждая своей дорогой. На пути домой Анна сидела в другом конце парома. На вокзале, ожидая поезда в Истад, они старались друг на друга не глядеть. Они никогда не вспоминали тот случай в Копенгагене. И постепенно снова стали дружить.

Она села на полу. Ложь, подумала она. Я совершенно убеждена, что Генриетта мне лгала, когда я к ней заезжала. И Анна умеет врать, это я поняла тогда, в Копенгагене. И несколько раз после этого я ловила ее на лжи. Но ее рассказ про Мальмё, где она якобы видела своего отца, или ей так, по крайней мере, показалось, — это не ложь. Но что за этим скрывается? Я знаю только то, что она мне рассказала. А что она не рассказала? Неполная правда может быть опаснее любой лжи.

В кармане у нее зазвонил телефон. Она сразу догадалась, что это отец. Встала — на всякий случай, а вдруг он все еще злится, — сидя чувствуешь себя беспомощной. Но голос его не выражал ничего, кроме усталости и тревоги. Она подумала, что у отцовского голоса много нюансов, больше, чем в голосе у кого-либо из ее знакомых.

— Где ты?

— У Анны.

Он секунду помолчал. По-видимому, он все еще был в лесу — в трубке слышались обрывки разговоров, хрипение уоки-токи, лай собак.

— Что ты там делаешь?

— Мне еще страшней, чем раньше.

— Я тебя понимаю, — к ее удивлению, сказал он. — Поэтому и звоню. Я еду.

— Куда?

— Туда, где ты находишься. Мне надо знать все подробности. Причин для волнений, скорее всего, нет, но я хочу в этом по-настоящему убедиться.

— Почему же нет? Это совершенно неестественно — то, что она исчезла. Я сказала тебе это с самого начала. И если ты не понимаешь, почему я волнуюсь, тогда не говори, что понимаешь, почему мне страшно. К тому же ее телефон был занят. Но ее нет. Но кто-то тут был. В этом я уверена.

— Расскажешь все в деталях, когда я приеду. Какой адрес?

Линда продиктовала ему Аннин адрес.

— Как там дела? — спросила она под конец.

— Никогда не сталкивался ни с чем подобным.

— Тело нашли?

— Нет. Ничего не нашли. И прежде всего — объяснения. Я посигналю, когда подъеду.

Линда еще раз сполоснула рот. Чтобы избавиться от привкуса рвоты, она решила почистить зубы и позаимствовала одну из Анниных зубных щеток. Уже выходя из ванны, она, словно по наитию, открыла дверцу туалетного шкафчика. Глаза ее широко открылись. Это как еще один оставленный дневник, подумала она.

Анна страдала от экземы на шее. Всего несколько недель, назад, когда они сидели у Зебры и в шутку придумывали какое-нибудь замечательное путешествие, Анна сказала, что в первую очередь она положит в сумку мазь от экземы, единственную, которая помогает. Линда помнила ее слова: мне по рецепту дают только один тюбик, потому что мазь всегда должна быть свежей. А теперь тюбик с этой мазью лежал в туалетном шкафчике, между лекарствами и несметным количеством зубных щеток. У Анны по части зубных щеток была своего рода мания — Линда насчитала девятнадцать штук, среди них — одиннадцать неиспользованных. Но тюбик с мазью лежал на месте. Она никуда не ездила без этой мази, подумала Линда. Она закрыла зеркальную дверцу и вышла из ванной. Что же могло произойти? Никаких признаков, что ее увезли отсюда насильно. В квартире, во всяком случае. Может быть, что-то случилось на улице? Ее могли похитить, или она попала под машину.