Слезы Черной речки - Владимир Топилин

— Андреем не прикрывайся, он еще молод, ничего не понимает. Мозги запудрить можно любому... Это он пусть тебе верит. А меня не проведешь. Таких, как ты, бродяг-нахлебников топить надо, камень на шею и в реет! Или душить на кедрах. А еще лучше — в шурф вниз головой! — закипал Сохатый.

— Да перестань ты, Григорий! Что он тебе сделал? — пытаясь утихомирить зарвавшегося мужика, заступился за своего дружелюбного собеседника Андрей.

— А ты молчи. Ты еще мал и глуп, ничего не понимаешь! Бродяги эти — воры! Их всех убивать надо! — проревел Сохатый и, грубо оттолкнув Андрея, схватил Ивана своей лапищей за грудь.

Обстановка накалилась до предела и теперь уже, конечно, никак не могла закончиться миром и согласием. От шума зашевелился и проснулся Леха.

— Убери руки, я сейчас уйду, — не теряя чувства самообладания и достоинства, сказал спокойно Иван.

— Нет! Никуда ты не уйдешь! Тебе пришел конец! Я тебя сейчас задушу! — шипел Сохатый, всем телом наваливаясь на Ивана. Его руки змеей перебирались к горлу опрокинутого навзничь человека.

Леха пошел на испытанную, крайнюю меру. Схватив голову Гришки, он стал заворачивать ее назад и вбок. Сохатый разжал руки и, молниеносно прокрутившись на месте на сто восемьдесят градусов, от боли выкатил стеклянные глаза и в бешенстве заревел:

— Ты что, щенок, на папку руку поднял?

Будто разжавшаяся пружина сработавшего капкана, Сохатый вскочил на ноги и, одновременно распрямив свою сильную жилистую руку со сжатым кулаком — кувалдой, ударил Леху точно в переносицу. Леха бесчувственно завалился в кусты. Все это произошло так быстро, что напомнило Андрею ускоренные кадры фильма, которые он видел в поселковом клубе. Но досмотреть сюжет не удалось. Его голова вздрогнула, как от неожиданного падения сверху кузнечной наковальни. В глазах мелькнула ослепительная молния. Окружающий мир перевернулся, замелькал и потух.

Сколько он пролежал «выключенным», Андрей не помнит. Тяжелая головная боль привела его в сознание. Он увидел Сохатого, который сидел на дядьке Иване. Руки Гришки были сомкнуты на шее обреченного человека. Иван уже не сопротивлялся, а просто хрипел и судорожно сучил ногами.

Не помня себя, Андрей быстро вскочил, побежал к костру и, схватив в руки горящее полено, ударил Сохатого по затылку. Сноп искр рассыпался фейерверком, озарил все вокруг и отпугнул по сторонам темноту ночи. На затылке Сохатого противным треском пыхнули скатавшиеся волосы. Напрягшееся тело замерло в оцепенении, обмякло и, повалившись вперед, упало на поверженного дядьку Ивана. Андрей быстро отвалил в сторону Гришку и стал давить трясущимися руками на грудь Ивану. Какое-то время тот не подавал признаков жизни. Но потом слабо захрипел, несколько раз тяжело вздохнул и наконец открыл глаза. Жив!

Короткая летняя ночь скоротечно растворялась в мутных бликах серого рассвета. На смену непроглядной мгле с небес лег густой светящийся туман, бездвижно окутавший притихшую после грозы тайгу. Мокрые деревья, кустарники и трава согнулись под тяжестью огромных прозрачных капель воды, алмазными слезами скопившихся на черных иголках разлапистых веток и потемневших листьях. В ожидании торжественной минуты появления солнца, как перед началом знаменательного парада, застыл влажный воздух. Еще не слышатся радостные голоса пернатых жителей тайги. И только неумолчный шум Балахтисона нарушает напряженную тишину. Но и он старается приглушить свой глас в плоти тумана. Кажется, что за тальниковыми кустами несколько человек ведут негромкий разговор. Время будто остановилось.

Андрей привстал на ноги и передернул плечами от прокравшегося в тело холода. Сон еще какое-то время склеивал глаза, но несколько всплесков ледяной воды прогнали дремоту. Вернувшись к костру, юноша привычно подвесил на таганок слезливо плачущий закопченными стенками котелок и положил на угли несколько поленьев.

— И что, дядя Ваня, надумал делать дальше? — присаживаясь на землю, спросил он у безмолвно сгорбившегося мужика и задержал взгляд на его осунувшемся, потемневшем за ночь лице.

Тот, вздрогнув от неожиданного вопроса, неторопливо перевел взгляд куда-то в густоту тумана, затем посмотрел на спящего Леху, на громко храпящего Сохатого. Медленно и с расстановкой заговорил:

— Неприветливо меня встречает Чибижек... Видимо, это был знак, что в поселке мне делать нечего... А если делать нечего — поверну свой след назад, домой... Ждут меня, наверное, а может, потеряли уже — полтора месяца, как по тайге шатаюсь. Бабка-то моя уже десять лет как померла. Осталась дочка, зять да внучка. Справная девчина! Машенька чуть помладше тебя.

— Машенька? — вздрогнув, переспросил Андрей.

— Да. А что, уже понравилась, как я рассказал? Хорошенькая она у меня, скромница — слова не дозовешься! А работу любит! Хотел бы я, чтобы она нашла такого же парня, как ты!

— Да ты, дядя Ваня, меня, никак, сватаешь?!

— А чем черт не шутит? Может, приглянется, присушит косой — не оторвешь! Хочешь, нет ли, пойдем ко мне в гости? Возьмем пару коней, оно дело-то побыстрее пойдет. В две недели уйдем в один конец, а может, и того мене. А там, глядишь, и жить останешься.

Андрей покраснел до кончиков ушей и, потупив взгляд, проговорил:

— Эх, дядя Ваня, и судишь ты, как портянку ножом режешь! Для тебя три сотни верст не расстояние. Месяц жизни — не время. Тайга — дом родной. Ты человек старой, бродяжьей жизни. Для тебя и власть не указ. Но времена изменились. Сейчас не так, как раньше, — куда захотел, туда и пошел. Как я могу идти? Привязанный я к работе. Убежишь — засудят! А к осени грозят забрать в Красную армию. И еще я хочу тебе сказать, только не обижайся. Есть у меня невеста. Тоже Машей зовут... Обязан я перед ней...

— Эк ты, какой проворный! — усмехнулся дядька Иван. — Это хорошо, что обязанность имеешь. Смотрю я на тебя и себя в молодости вижу. Такой же был. Со своей бабкой пятьдесят годков вместе прожили в любви и согласии.

Он умолк, по всей вероятности, вспоминая годы ушедшей молодости.

Потом заговорил серьезным, настороженным, но спокойным голосом:

— Послушай, что я тебе скажу!.. Спас ты меня сегодня... Спас от смерти! Если бы не ты — лежать бы мне сейчас с камнем на шее в Балахтисоне. Или под колодиной, пока медведь не сожрал...

— Да что ты, дядя Иван. На моем месте любой...

— Не перебивай, — сказал мужик с укоризной. — Так вот. В благодарность тебе за это отплачу добром. Чувствую, что в этих местах мне не бывать более, и передать по крови некому. Покажу тебе одно место...

Андрей сразу же понял, о чем идет речь. Понял, но не подал виде, как будто разговор шел не о золоте, а о рыбной яме, где после осенней шути скопился скатившийся на зимовку хариус. Однако, внимательно посмотрев по сторонам, Андрей приложил к губам палец и дал понять своему щедрому собеседнику, что у кустов тоже могут быть уши. Дядька Иван понимающе кивнул и продолжал разговор уже гораздо тише, почти шепотом:

— Местечко-то — наше, родовое. Еще прадед мой там ковырялся да потом по наследству показал деду. Дед — отцу. Отец — мне. Ну а мне-то показывать, как видишь, некому. Поэтому я покажу его тебе. Что ты на это скажешь?