Почта святого Валентина - Михаил Нисенбаум

С уважением, Варвара Симеониди.»

Под ее именем значилось название квартета и номер телефона. Обычное деловое письмо. Ни малейшего отклика на всю стемнинскую лирику. По-другому и быть не могло. Правда, там было слово «обсудить», а еще номер телефона. Скорее всего, просто автоматическая подпись — так многие делают. Но вдруг это было приглашение, еле заметный кивок? Вообще-то это не так уж важно: телефонные разговоры — не его конек. Фамилия у Вари оказалась такой же красивой, как она сама. Стемнину показалось, что от имени исходит аромат, как от ее пушистых волос.

— Илья Константинович! Вы на месте? — звонила секретарша Яна (конечно, на месте, раз она с ним говорит). — Спуститесь к нам, пожалуйста.

Веденцов был мрачнее гуталина.

— Катастрофы… Одни катастрофы! Все горит, все взрывается… Только что-то поднимешь, тут же обязательно случится п…ц. Хоть на Южном полюсе — все начинают с ума сходить.

— Вы про Нью-Йорк?

— Про Хуёрк! Мы в другом полушарии, у нас своих дел мало? — чувствовалось, что каждое новое сообщение про теракты приводило Веденцова в бешенство.

— А вы думаете, не надо обращать внимания?

— Надо о живых думать. Вот, столпились все, е…ла раззявили. Шоу, б…, интересно всем. Я триста штук баксов выкинул! Куда? Зачем?

Понять Веденцова было можно. Деньги, бизнес — не просто колонки цифр. Это еще способ чувствовать свою удачу, силу, талант. Но понимание не смягчило Стемнина. Казалось, Валентин только что доказал, какой он бездушный паук и тем самым обрек себя на справедливое наказание. Сегодня надо сочувствовать человечеству. Сегодня мог случиться конец света, если уже не случился. Следовало откликнуться на это. Собрать всю доброту, все сочувствие выживших. Так или иначе, нельзя оценить гибель тысяч людей как обычную помеху бизнесу.

А может, Стемнин просто подловил Валентина и обрадовался, что своей низостью тот заслужил и накликал другую — низость самого Стемнина? Ведь именно в этот момент он сказал себе: «Значит, все правильно. Так и надо».

Впрочем, Стемнин и сам не мог больше слушать про небоскребы. Не мог вместить в себя столько невыносимого. И перестать думать не мог. Вдруг в какой-то момент ему пришло в голову, что сила творчества и жажда разрушения имеют общий исток, толкаются на одном перекрестке. Нет злых и добрых людей, а есть только шаг на распутье. «Не стоит обижать гениев, не загоняйте их в угол — так будет лучше для всех. Похлопайте им, хотя бы улыбнитесь, это же нетрудно. И они будут выращивать сады, раскрашивать сны и вразумлять неразумных. За всех, кого не признали, отвергли и обидели, кто-то рано или поздно ответит».

Неожиданно Стемнин сказал:

— Мне мало писем. Пустите меня в другие отделы! Я тоже могу придумывать сценарии, у меня есть воображение, не хуже чем у других.

— Какой-то вы сегодня агрессивный, Илья Константинович. Пили кофе?

— У меня кофе в крови. Мои мысли из чистого кофеина.

— Лишь бы не из героина. Хотя тогда вы бы стоили подороже. В какой отдел хотите?

— Во все. Завалите меня работой, а то я улечу на какой-нибудь астероид.

Вероятно, про себя Веденцов сказал: «Ну и лети», но вслух произнес: «очень хорошо» и вызвал секретаршу Яну.

Секретарша вплыла с видом эротической галлюцинации.

— Так, Яна. Всем руководителям департаментов и отделов «Почты» сообщить, что вот он может быть задействован как сценарист и разработчик по любому проекту.

— Хорошо. Звонили из Министерства природных запасов.

— Ресурсов! Неужели трудно запомнить? Идите.

Яна выплыла, равнодушно вильнув превосходным задом.

— Илья Константинович! По поводу писем…

В кабинете пахло кожей и озоном. Ароматы высших сфер. Наконец-то стало понятно, для чего был вызван Стемнин.

— Тут вот что. Мы немного… — Валентин подбирал нужные слова, стараясь оттеснить вертевшиеся на языке. — У нас с девушкой возникли небольшие разногласия. Надо бы сделать правильный шаг, как-то смягчить. Ну, вы понимаете.

Ага, поругались. Хорошо. Может быть, она уже дала ему от ворот поворот?

— Она что-нибудь вам написала?

— Нет, писем не было уже неделю.

— А вы что-то писали сами?

— Да. «Возьми трубку, пожалуйста».

С приятным ощущением тайного всеведения Стемнин поднимался к себе, долго устраивался в кресле. Глубоко вздохнул. Отсвет от окна лежал поверх венецианской гравюры, точно еще одна, не всем видимая картина.

Забавно. Он уже знал ее имя, а Валентину даже невдомек. Спокойно можно написать: «Дорогая Варя!» Или: «Варенька!» Или даже: «Привет, Варежка!»

«Дорогая Варя!

У меня все валится из рук. Учитывая масштабы бизнеса, грохот стоит ужасный. Когда мы в ссоре, не могу думать ни о чем другом, не могу сосредоточиться. Но даже если бы я был в отпуске, мог бездельничать и ни о чем не думать, мой мир все равно зависел бы от нашего с тобой согласия…»

Закончив письмо, Стемнин нехотя исправил «дорогую Варю» на «Дорогую N», потом тянул время, ходя по комнате и водя пальцем по стеклу. Не хотелось отдавать текст. Ладони сделались нервно-пятнистыми от беспокойства. В этой тревоге была капля его нечестности, неспокойная совесть. Это походило на чувство опрятного человека, вынужденного несколько дней подряд ходить в одной и той же нестираной рубахе.

Пока Варя не сделает свой выбор, не жить ему спокойно. Он рвался к чистой протоке, а сам все больше вяз в трясине. Стемнин немного успокоился только тогда, когда, отдав запечатанный конверт секретаршам, принялся за второе письмо — уже от собственного имени. Глупее всего было, что как раз это письмо отправить было невозможно. Пока невозможно.

За окном пролетела паутинка, сверкнувшая на солнце. В Отделе свиданий тихо разговаривали два человека — улыбающийся Басистый и его посетитель, по всем признакам тяготившийся беседой.

Владислав Басистый, сценарист и режиссер отдела, улыбался постоянно. Сотрудники, из любопытства желавшие согнать улыбку с лица Басистого, шли на всевозможные ухищрения, многие из которых, пожалуй, граничили с подлинным коварством: то подстраивали звонок из налоговой, где инспектор хищно кричал о неподанной декларации и огромных пенях, то пугали новым надвигающимся ураганом, а однажды утром даже повязали траурную ленточку на угол паспарту с фотографией коллеги Играбимова, разумеется, с согласия самого Играбимова. Но неприятности и неожиданности не причиняли улыбке Владислава Басистого ни малейшего вреда. Разумеется, и у этой улыбки были свои оттенки и колебания. Например, сейчас, разговаривая с трудным клиентом, Басистый улыбался радушней и беззаботней, чем обычно. По-европейски тонкое лицо сценариста с ежиком седых волос светилось от удовольствия: казалось, он блаженствовал именно от сложности поставленной задачи, достойной его искусства.