Утопленница - Кейтлин Ребекка Кирнан

– Просто пообещай мне, что больше не будешь делать ничего подобного, пожалуйста.

– Она могла быть ранена, – повторила я ещё раз. – У неё могли быть неприятности.

– Ну давай же, Индия. Пожалуйста.

Я прожевала кусочек своего «Ковбойского печенья». Затем я пообещала ей, мол, хорошо, никогда больше не буду делать ничего подобного. В тот момент я была полностью уверена в своих словах. Но впоследствии не сдержала данного слова. В ноябре, во второй раз, когда мы снова повстречались с Евой Кэннинг, я опять сделала то же самое.

После кофейни мы прогулялись в расположенный за углом букинистический магазин. Но никто из нас ничего там так и не купил.

– Пиши только о том, что видела собственными глазами, – напечатала Имп. – Не надо интерпретировать. Пиши как есть.

Именно это мне и хотелось бы сделать, но я прекрасно понимаю, что потерплю неудачу. Я ясно вижу, что привлеку внимание к неким параллелям, о существовании которых даже не подозревала, пока с того июльского дня, когда мы с Абалин пообедали на Уэйланд-сквер, не прошло достаточно времени. Я чересчур нетерпелива, чтобы позволить себе описывать эти события линейно. «Настоящее» того полудня в настоящий момент превратилось в «прошлое», в высокий утёс, с которого я обозреваю изломанный пейзаж, состоящий из бесконечного множества моментов, ведущих от того дня к этому.

Мы вышли из букинистической лавки и после недолгих раздумий решили наведаться в маленький магазинчик всякого старья, что обосновался в подвале по соседству. Он назывался «Как дела?», представляя собой часть приветственной фразы: «Как дела, нитоп?» «Нитоп» – это предположительно бытовавшее среди индейцев наррагансетта слово, означавшее «друг». Считается, что именно это приветствие они выкрикивали Роджеру Уильямсу (основателю Род-Айленда) и его соратникам, когда те переправлялись через реку Сиконк в тысяча семьсот тридцать каком-то лохматом году. «Как дела?» – фраза, имеющая волшебный эффект в Род-Айленде, что довольно иронично, если задуматься о том, как плохо обернулись дела у наррагансеттов вскоре после того, как они поприветствовали белых людей на своих землях. Нет, я не раздумывала об этом, пока мы стояли на раскалённом тротуаре, пытаясь решить, спускаться ли нам вниз по лестнице в лавку старьёвщика. Там продаются старинные открытки, винтажная одежда и огромные, старинные аптекарские шкафы. Ящики заполнены бесчисленными пустячными сокровищами: от дверных ручек до шахматных фигур и значков былых политических кампаний. Кстати, в «Как дела?» также продаётся много виниловых пластинок.

Я до сих пор иногда посещаю этот магазин, хотя ни разу ещё не купила ни одной пластинки. Или чего-то другого. В основном мне просто нравится рассматривать конверты старых пластинок, пытаясь понять, почему Розмари покупала именно эти альбомы, а не какие-то другие. Мы никогда особо не говорили с ней о музыке, хотя она часто ставила свои записи. Мне нравится, как пахнет в «Как дела?», воздух там насыщен запахами пыли и старой бумаги.

Но в этот день мы решили туда не идти. Абалин нужно было поскорее вернуться домой, потому что в ту ночь у неё горел крайний срок сдачи очередного отзыва, который она ещё даже не начала писать. К тому же я забыла взять с собой лекарства, которые мне нужно пить в час дня. До работы оставалась ещё пара часов. Я помню, что это был особенно жаркий день, больше тридцати градусов жары, и хотя мы стояли в тени зелёного брезентового навеса, но всё равно пропотели насквозь.

Абалин повернулась к моей «Хонде», и именно тогда я увидела, как она наблюдает за нами с другой стороны Энджелл-стрит. То есть Ева Кэннинг. Потребовалось всего несколько секунд, чтобы узнать её, хотя сначала мне показалось, что это просто какая-то незнакомая блондинка. Я разве не упоминала, что у Евы в первый раз, когда она появилась в моей жизни, были светлые волосы? Да, так оно и было, хотя я ещё не успела вам об этом рассказать. На Еве не оказалось ничего из той одежды, что я ей одолжила. На этот раз она щеголяла в длинном красном платье с тонкими лямками, солнцезащитных очках и соломенной шляпе, защищавшей её от солнца, как зонт оберегает от дождя. Это была одна из тех конусообразных азиатских шляп, что завязываются под подбородком синей шёлковой лентой. Во Вьетнаме эти шляпы называются «нон ла», а в Японии – «сугэгаса». Япония уже трижды появлялась в этой «главе», и, вероятно, это что-то да значит, либо это вновь поднимает свою уродливую голову моя арифмомания. Моя бабушка называла эти головные уборы шляпами-кули, при этом предупреждая меня, чтобы я остерегалась так делать, поскольку это считается проявлением расизма.

Итак, вот она, Ева, в красном платье, солнцезащитных очках и соломенной шляпе с синей шёлковой лентой. И снова босиком. Раз, два, три, четыре, пять – и вдруг меня осенило, что это Ева. Так и оказалось, она стояла там и наблюдала за нами. Не знаю, как долго она там находилась, но в то же самое мгновение, когда я её узнала, она улыбнулась. Я потянулась к Абалин, чтобы схватить за руку и поделиться с ней своим открытием. А затем принялась радостно махать Еве Кэннинг. В действительности я не сделала ни того ни другого. Абалин, как оказалось, уже шагала к нашей машине, а Ева повернулась ко мне спиной. С той же скоростью, с какой я её узнала, меня посетила мысль, что, возможно, это не она. Кем бы ни оказалась эта женщина, я потеряла её из виду, поэтому последовала за Абалин к «Хонде». В машине оказалось так жарко (неудивительно, с чёрной-то обивкой салона), что нам пришлось открыть двери и постоять какое-то время рядом, выжидая, прежде чем сесть.

Хотелось бы мне быть писателем, настоящим писателем, поскольку тогда, думаю, я бы не превращала свой рассказ в такую дурацкую мешанину. Бессвязную и сбивчивую. Хотела бы я обладать достаточным здравомыслием, чтобы всегда отличать реальность от фантазий, но, как говаривала Кэролайн, если бы желания были лошадьми, нищие ездили бы верхом. Розмари обычно говорила моей бабушке…

– Прекрати заниматься ерундой и продолжай свой рассказ, Имп, – вновь вмешалась Имп. Или я. – Рассказываешь ты свою историю или нет, но перестань тянуть время. Хватит откладывать на потом. Это невероятно раздражает.

Да уж. Я-то знаю.

Я это знаю.

Я знаю.

Июльским днём, последовавшим за ночью, когда мы впервые повстречались с Евой Кэннинг и приехали ко мне домой, я увидела, как она наблюдает за нами на Уэйланд-сквер. Она не помахала мне, не позвала и никак не попыталась привлечь