Молитва за отца Прохора - Мича Милованович

– Значит, вы были на Градине у алтаря, который я собственноручно сделал, – меня это тронуло.

– И почему вы ушли именно туда?

– Там в лесу, далеко от села, мы были в безопасности. У алтаря мы молились Богу о спасении.

– От кого вас Он должен спасать?

– От того зла, которое мы причинили под принуждением.

– Там когда-то было убежище наших людей. Вы никого не застали?

– Застали двоих стариков, каких-то женщин и детей.

– Они вас испугались?

– Поначалу, когда услышали нашу речь. Но когда узнали, что мы и сами прячемся, приняли нас. Мы для них немало сделали.

– Что именно?

– Взводный Живков однажды ночью украл со склада еду, которую мы поделили с ними. Там были консервы, сахар, кофе, масло, джем, рис и солдатский хлеб. Детям мы дали шоколад.

– Прекрасно, – я был удивлен услышанным, – вы кормили тех, кого еще вчера убивали.

– Отец, если бы мы были настоящие убийцы, мы не стояли бы сейчас рядом с вами, а жгли дома по селам, – сказал поручик.

– Это ясно.

– Один из двоих стариков тяжело заболел, мы давали ему лекарства.

– Как его звали?

– Этого не знаем, он был высокий и очень худой, на вид больше восьмидесяти лет.

Тогда я убедился, доктор, что они говорят правду. Я уже слышал о том, что в убежище умер старый Станимир Байчетич из Граба. Так закончился наш мучительный разговор в церкви. Я дал поручику кое-что из своих вещей, чтобы больше не видеть его в одежде моего покойного брата. Они просили спрятать их в надежном месте. Где можно спрятать убийц и поджигателей, которые скрываются и от своих командиров, и от народа, которому причинили столько зла? Помогая им, я подвергал опасности себя самого.

Но все же я готов был внять их просьбам. Тут же велел Янко Поповичу прийти ко мне. Меньше чем через час он был в церкви. Увидев троих незнакомцев в крестьянской одежде, он замер в изумлении. Я быстро ему все объяснил и попросил взять к себе двоих, а поручика я решил спрятать в своем скромном доме. Янко, как только узнал, что речь идет о том, кто пощадил его от пожара, безропотно согласился.

В тот же день он отвел взводных в полевой домик на винограднике, расположенном на Вуковичевом холме далеко от села, куда болгары обычно не заглядывали. Поручик Самарджиев жил у меня, не выходя из дома. Как раз было время Успенского поста, и он постился вместе со мной. Поручик спал в комнате, а я в прихожей. По ночам я просыпался и размышлял. Я понимал, что болгары будут искать дезертиров и найдут их любой ценой. Я выходил наружу и осматривал окрестности. Вздрагивал от шуршания ящерицы в сухой траве и шороха крыльев ночных птиц на деревьях.

Однажды ночью, когда светила полная луна, я задержался под старой грушей возле дома. Я смотрел в сторону Негришор, где бушевало пламя. В этот момент раздался какой-то шум в рощице, и передо мной появилась лань, моя старая знакомая. Она подошла ко мне, хромая на заднюю ногу.

Я уже рассказывал вам, доктор, что это благородное животное посещало меня крайне редко, как правило, в переломные моменты в моей жизни и в жизни сербского народа. Так она явилась перед войной с турками в 1912 году, перед нападением Австро-Венгрии в 1914 году, перед моим уходом на фронт, перед смертью моих отца и братьев и накануне оккупации Драгачева болгарами. Но посещала она меня и в прекрасные минуты моей жизни. Приходила перед моим посвящением в сан, перед моей женитьбой и перед реконструкцией храма на Волчьей поляне.

Той ночью она, хромая, почти подбежала ко мне и остановилась. Передним копытом начала рыть землю, глядя мне прямо в глаза, потом тряхнула головой и исчезла в лесу. Я понял, что нечто должно произойти. Я не задумывался, будет это нечто прекрасно или ужасно, в то время, полное опасностей, можно было ожидать только второго.

Сердце забилось, я ждал самого плохого. Я все еще стоял под старой грушей, когда поручик проснулся и присоединился ко мне.

– Не спится, отец?

– Как-то не по себе, – ответил я.

– Я Вас понимаю. В такое время человек не может оставаться спокойным, особенно такой, как вы. Да и мне тревожно.

Я не рассказал ему про лань, такие вещи лучше не рассказывать, да и понял ли бы он? Мы оба стояли над пропастью, но не знали об этом. Я показал рукой на Негришоры, ничего не говоря. Он тоже смотрел и молчал. Слова были нам не нужны. Печать нового преступления светилась в ночном небе Драгачева.

– Я молюсь за жертв и за их убийц, – сказал я и перекрестился.

– Не понимаю вас, отец. Вы одинаково относитесь и к жертвам, и к их палачам.

– Слушай, сынок, я приведу тебе слова Спасителя нашего, адресованные его мучителям: «Прости им, Господи, ибо не ведают, что творят».

Тот день не принес нам ничего нового, пока я не съездил в Граб. Повсюду было мирно, даже патрулей не было видно. Около полудня мне сообщили, что мой приятель Живорад Шипетич просит срочно подойти к нему. Я представления не имел, в чем дело, но предчувствия были самые мрачные. Поручику велел не выходить из дома и никому не открывать, пока я не вернусь. Взял коня у соседа и поспешил в Граб. Я быстро доехал и около школы встретил Живорада, который мне сказал, что болгары схватили учительницу Наду Йовашевич. Мы спрятались в роще, откуда хорошо был виден школьный двор. Там, окруженная солдатами, стояла учительница с ребенком на руках. Один из офицеров кричал на нее, учителя Жарко не было видно.

Из учительской квартиры солдат вынес гармонь и скрипку, принадлежавшие, насколько я знаю, учителю.

Жарко. Офицер взял гармонь, швырнул на землю и начал ее топтать. Увидев это, Нада закричала:

– Что вы делаете? Это моего мужа!

– Нет у тебя больше мужа, – сказал офицер. – Мы его только что там, в горах, расстреляли.

– Это не мог быть мой муж, он сегодня в отъезде, сказала Нада.

Человек, которого расстреляли в тот день, – Марко Вукалович, по происхождению герцеговинец, действительно походил на Жарко: был высокий и носил очки. Когда офицер описал его внешнось, Нада зарыдала. Болгарин взял ее удостоверение личности, и когда увидел, что она родилась в Пироте, закричал на нее:

– Так ты болгарка! Что ты здесь делаешь?

– Я родилась в Пироте, но я не болгарка, – отвечала она, плача.

– Нет, ты шпионка! – вскричал взбешенный офицер. – К стенке!

Видя это, я задрожал. Что-то шевельнулось во мне, я сказал Живораду, что иду на защиту бедной женщины. Но он схватил меня и удержал, убеждая, что меня тут же расстреляют.

Видя, что дело плохо, Надина коллега Тереза Брайович, по национальности хорватка, стала заклинать офицера не убивать учительницу. Он в ответ ударил ее прикладом, она упала. Но эта храбрая женщина в тот августовский день 1943 года предстала во всем величии человеческом. Безоружная, с риском для собственной жизни, она бесстрашно штурмовала крепость злодейской души. Падала под ноги карателей и заклинала их, не обращая внимания на удары. Она говорила офицеру слова, которых мы не слышали, показывая на ребенка в руках у Нады. Наверняка просила его вспомнить о собственных детях, обращалась к его душе и сердцу. Он задумался, а потом приказал освободить ее. Так отвага и упорство храброй учительницы Терезы победили зло.