Арвиальская канва - Елена Ахметова

— Между нами, девочками, Лави, красные георгины с белой лентой — это предложение свободных отношений без особых обязательств. Марк, наверное, и не согласился бы идти со мной на помолвку Брианны, если бы не рассчитывал изловить Ланса.

Я помолчала, невидяще уставившись в мелкие надписи в блокноте. Сейчас они казались почти бессмысленными.

«Лави, у тебя совесть есть?»

На себя бы посмотрел.

— Ты сейчас в кофейне? — спросила я, наконец. — Я сейчас приеду.

И, наверное, выпью даже самый рискованный экспериментальный напиток, какой только Керен решит передо мной поставить. Потому что у любой конкуренции, у любой интриги и у любой аферы должна быть черта, через которую никогда не переступит ни один из участников — просто чтобы сохранить элементарное самоуважение.

Несмотря на раскинутые всюду информационные сети, улов был крайне скуп. Витор, дозвонившийся до кофейни Керен на следующее утро, сообщил, что меня ждет всего один информатор — и тот какой-то дерганый.

Причина была предельно простой. Паренек оказался тем самым Черным Каем, которого Томная Эва взяла в ученики в обмен на фотографии рокового приема у леди Форкуад — и молчание о нем.

Черным его прозвали не иначе как за загар — темный даже по арвиальским меркам. Красновато-бронзовая кожа — точно информатор ни дня не провел под крышей — забавно контрастировала с выгоревшими до льняной белизны волосами и светлыми бровями; но даже ее экзотический оттенок не мог скрыть нездоровую бледность. На вид Кай был ровесником Брианны, и необходимость лицезреть сотню трупов — а потом еще и держать язык за зубами — сказалась на его душевном равновесии не самым лучшим образом.

— Вот, — невнятно буркнул он, старательно глядя в пол, и протянул мне пухлый конверт. — Эва велела отдать вам.

Держался он как-то диковато — словно стоял перед опасным зверем и не был уверен, что уцелеет. Впрочем, что еще он мог думать о человеке, одним приказом заткнувшем все слухи о таком событии, как смерть королевской семьи? Милой девочкой я ему точно не показалась бы, можно было и не стараться.

Я и не стала. Молча кивнула и вскрыла конверт. После этого оставалось только радоваться, что Витор как раз поднялся на второй этаж, чтобы убраться в комнатах, и ничего не видел.

Мальчишке катастрофически везло на чудовищные кадры.

— Хорошо, — ровным голосом сказала я, едва взглянув на прикрепленную к медицинскому отчету фотографию, и сунула Каю расписку для Эвы. — Держи.

Он улепетнул с такой скоростью, словно подозревал, что в содержимом конверта я если и не виновата на все сто, то точно дала соответствующее указание. Наверное, я выглядела не такой уж и несгибаемой, когда стояла, не шелохнувшись и не рискуя достать бумаги, и невидяще пялилась перед собой. Но мальчишка не оборачивался, а то, что я не начала скулить от ужаса и отвращения, уже говорило в мою пользу.

— Лави? — настороженно окликнул Витор, остановившись на нижней ступеньке лестницы. — Что-то случилось?

Не то слово.

— Все в порядке, — соврала я, обернувшись. — Провалили один заказ, но это уже неважно. Ты успел занести документы на помолвку в канцелярию?

Выбор темы оказался удачным: Витор мигом позабыл о цвете моей физиономии, потому что сам стал точно такого же.

— Да. Брианна сказала, что уже сдала все экзамены и церемонию можно провести в будний день, так что время назначили без проблем. Четверг, полдень, — несколько сдавленно отозвался маг. — Я полагал, у нас будет несколько больше времени на подготовку, так что пришлось поручить часть дел самой Брианне. Я закончу последний заказ только к среде.

— Бри справится, — уверенно сказала я, с трудом сдерживая улыбку. Драма под названием «Тридцативосьмилетний холостяк заключает помолвку» смотрелась до неуместного забавно — особенно если учесть, что помолвка будет фиктивной. — Не переживай. О, нужно написать объявление, что «Веточка омелы» будет закрыта… со среды по субботу включительно, наверное?

Наступить на горло собственной жадности оказалось несколько сложнее, чем я рассчитывала. После долгих страданий на двери «Веточки» появилось сообщение, что гостиница не будет работать в четверг и пятницу, а я засунула злополучный конверт в ежедневник и отвлеклась, чтобы нацарапать себе список дел на помолвку сестры. От меня требовалось получить одобрение Алдеана: в случае чего мое место жертвенной девы должна была занять сама Брианна, и я должна была официально сообщить жрецам, что железно приду к святилищу в положенный срок, а моя сестра вольна делать, что хочет. Да и платье, опять же, и уборка в гостинице, и возможное размещение гостей…

Список расползся на три страницы. Я закончила его волевым усилием, напомнив себе, что ради фиктивной помолвки можно и не надрываться. Собралась было подняться наверх — и все-таки вернулась, чтобы сделать себе пометку: «Спросить у Марка про цветы для события».

В конце концов, у кого еще, если не у него?

В хозяйской комнате было душновато. Ланс лежал поперек кровати, задрав длинные ноги на стену, и читал какой-то толстый учебник с издевательски мелким шрифтом. По левую руку от него скупо лежали «Основы политологии», безымянная черная книжица и «География Далеон-Тара в графиках и цифрах» — судя по всему, уже прочитанные.

— Ты вообще спал? — удивленно спросила я, заперев дверь.

Ответа не требовалось: лицо, высунувшееся из-за книги, отличалось призовыми синяками под глазами и тремя черными щупальцами, асимметрично поднявшимися на правую щеку. Центральное норовило залезть выше, и на контрасте с ним воспаленная краснота век становилась еще заметнее. Кажется, Ланс и сам понимал, что выглядит не лучшим образом, а потому молча отложил учебник и сел на постели, устало потерев руками лицо.

Я почувствовала себя последней скотиной, но все-таки призналась:

— Мне тут кое-что принесли… — Все равно он не простил бы мне, если бы я попыталась это утаить. — Кажется, ты везунчик, Ланс.

Он изменился в лице, едва заглянув в конверт, но все же достал оттуда все бумаги. Я отвернулась, когда он начал их перебирать.

История болезней, описание вскрытия и сухие цифры. Наверное, в этом не было бы ничего страшного, если бы не фотографии.

В народе убитую королеву любили, что бы о ней ни думал Ланс. Она была красивой женщиной и, наверное, хорошей матерью: я видела, как меняется ее лицо, когда к ней подходили дети — неважно, чьи. Для каждого у нее находилось ласковое слово, каждому она улыбалась с теплом.

Тем страннее казались фотографии из медицинских записей.

Ланс, по счастью, остановился на самой безобидной, но мне хватило и этого. На чуть потертой бумаге Ее Величество тоже улыбалась — изможденно-счастливой улыбкой, какая бывает у рожениц, когда они, наконец, впервые прижимают к груди своего ребенка. Только на характерно сложенных руках у нее был не младенец, а завернутое в пеленки поленце.