Должница - Евдокия Гуляева

Слышу звенящие в тишине слова и чувствую опоясывающую боль от единственного, разрывающего меня на двое, мощного толчка. До самого дна… Дальше просто не куда.

Не плачу, только единственная мокрая, соленая, предательски обжигающая капля скатилась с уголка глаза…

Больно!

Крепко зажмурившись, чувствую, как слизывает слезу с моей щеки, не двигаясь, удерживая вес своего тела на руках.

До сих пор пульсирую, сжимаясь от ранее пережитого оргазма, стискивая внутри его каменный член и он громко, надрывно стонет, втыкая в мое тело миллионы иголок… вместе с первым, неглубоким толчком…

Чуть выходит, и снова, резко, до боли, раздирая… Заполняя собой… Грубо растягивая, заставляя принять его размер…

— Так чувствую тебя…

Не удержавшись, шепчу ему в шею, подстегивая к действию.

— Прости меня…

Почти не услышала, только почувствовала, как глубоко толкнулся, резко, больно, высекая искры из глаз!

Еще, и еще раз… Пошло, до влажных шлепков между нами, до бесстыдных стонов, грубо сорванных, до искусанных губ, до дерзких, ощутимых укусов по телу…

До его громкого крика и пульсирующей во мне плоти…

Жарко, безумно, заразительно!

— Как больно… — постанываю ему в приоткрытый рот.

— Я чувствую… — рвано выдыхает в мой.

Скрученный от эмоций, изъеденный моими переживаниями до дыр, на пике моей эйфории…

Прижимаю его голову к себе, притягивая руками, постанывая от беспощадно стегающих меня чувств, крепко зажмуривая глаза, боясь, что все произошедшее между нами, завтра растворится будто раздразнивающий сознание сон.

Я не могла уснуть…

Привычка всегда засыпать и просыпаться одной укоренилась во мне, как оказалось, так глубоко, что пустила корни, опутав мозг глупыми, вбитыми в себя годами правилами, от которых, как оказалось, не так просто отмахнуться. Старалась. Лежала, пытаясь заснуть, наслаждаясь приятным дыханием в макушку дорогого мне человека. Прислушивалась к своим ощущениям… Мне было очень хорошо рядом с ним, уютно, по телу до сих пор пробегали мурашки удовольствия, от прикосновения разгоряченного мужского тела к голой коже… но сон не шел…

Сережа обнимал меня, притянув к себе спиной, распластав ладонь на моем животе, заявляя свои права и обнажая передо мной чувства. Не просто горячий, а обжигающий, желанный, недосягаемый…

Снова попытавшись уснуть, прикрыла глаза, вслушиваясь в его равномерное дыхание, в надежде выровнять свое, успокоив скачущее галопом сердце. Безрезультатно! Медленно, стараясь не разбудить Сергея, выбралась из под его руки, вставая с кровати. Мои действия заставили его рвано выдохнуть, явно с неудовольствием, перевернуться на живот, обняв вместо меня подушку. Заботливо натянув на него одеяло, я тихо подошла к задернутым наглухо портьерам, приоткрывая их уголок, проскальзывая внутрь, к окну, оставаясь наедине с природой, словно в коконе, наслаждаясь укромностью и одиночеством.

Я привыкла к нему.

Обнаженная, забралась на подоконник, усаживаясь на его теплую каменную поверхность, подтягивая к себе ноги, обнимая их руками, кладя на них голову, разворачиваясь к окну…

Снег до сих пор шел стеной!

Большие, невесомые хлопья медленно кружа, парили вниз, к земле, безветренно прекрасно танцуя, сплетаясь между собой в идеальные узоры, будто профессиональные парашютисты складываясь в фигуры, рисуя замысловатый, только природой ведомый орнамент. Интимно, очень живописно, изящно кружа, очаровывали меня нарядной круговертью.

Мне очень нравилось, что Сережин дом стоит обособленно, в отдалении от соседей, спрятанный от них большими кедрами. Снег, оседая на хвойных лапах, своей тяжестью пытался оттянуть их вниз, но те, упруго капризничая, не прогибались, не поддаваясь играм природы, стойко держа маленькие сугробы на своих ветках.

Когда я была маленькая, в такую погоду лепили снеговиков… Мороза нет, поэтому снег влажный, липкий, легко принимающий любую форму. Природа за окном нарядна, поэтому привлекает внимание, притягивая взгляд. Мои глаза очень устали от сырой, грязной, дождливой осени…

Не заметила движения портьер, только почувствовала, как меня обняли горячие мужские руки.

От неожиданности вздрогнула, но с благодарностью прильнула к, пышущему жаром, обнаженному телу, склонив к нему голову, поцеловав в грудь. От моего порывистого поцелуя он вздрогнул, словно я обожгла своими его губами. Не привыкший… Такой же сиротливый, как и я…

Оба одинокие…

Прижавшись друг к другу, щемяще-ранимые, эмоционально обнаженные, замерли, глядя на завораживающий снег за окном…

— Я сирота, — неожиданно для себя, едва шевеля губами, прошептала в тишину.

Не для него, признаваясь и озвучивая свои страхи только для себя…

— С десяти лет осталась одна. Без мамы.

— А отец?

— Его вообще не знала. Умер, погиб, еще до моего рождения.

— А как же бабушки-дедушки?

— Нет никого. Близких нет, а двоюродным, оказалось, не нужна. Есть братик… Не родной, сводный… Там, остался, в Воронеже.

— Почему не живешь с отчимом?

— Пьет, — пожав плечами, не желая озвучивать причины своего ухода, задрожала, когда почувствовала, как поцеловал меня, прижавшись губами к моей голове, ощущая, что прекрасно понимает мои не озвученные вслух страхи.

— Я сам детдомовский…

Развернувшись к нему, обняв его ногами, прильнула щекой к груди, отсчитывая удары сердца…

— Значит, буду только я… — откровенно прошептала ему.

— Только ты, — подытожил он, обнимая меня двумя руками, крепче прижимая к себе, признаваясь не мне… самому себе…

Впервые не больно от произнесенной вслух правды!

Не обваривает кипятком сердце, не протыкает его насквозь, на живую, ножом реальности, рассекая надвое, безжалостно, жестоко. Сколько раз мне приходилось потом вот так сшивать его нитками объяснений, пытаясь стянуть, доводами разума оправдать бессердечие жизни, стягивая до безобразных рубцов, остающихся на нем до сих пор, некрасивых, видимых только мной… и Сережей…

И я вижу сейчас его шрамы!

Такие же уродливые, как мои, непривлекательные, крайне неэстетичные, но такие знакомые мне…

Прохожусь губами по левой стороне его груди, припечатывая, влажно мазнув рядом с его сердцем, чувствуя барабанящий отклик, бьющий прямиком по моим нервам. Каждый стук — оглушающее отражение моего сердцебиения. Обнимаю его руками, пытаясь притянуть к себе, еще ближе, жадно стерев любое, даже минимальное расстояние между нами.

— Слава, — мучительно стонет он в ответ на мои действия, — тебе будет больно…