Дядьки - Валерий Айрапетян

На последнем сеансе, в самом его конце, когда общими пассами я принялся соединять тело в одно целое и проводил ладонями от головы к стопам, Лейла заревела. Я как раз закончил второй из трех положенных пассов и подошел к голове, чтобы приступить к последнему. У Лейлы открылся рот, из которого вырвался стон, пронзительный и хриплый, будто со спины ее настиг убийца и заколол в сердце. Удивление и боль соединились в крике, как бечевки в хлысте.

Я отпрянул и встал посередине кабинета. За стенкой шумел турбосолярий, крик растаял в воздушных потоках, нагнетаемых мощным вентилятором. Упершись руками о боковины массажного стола, Лейла слегка приподнялась. Одеяло, которым я накрывал ее, сползло, оголив белое мраморное тело и арбузные груди. Они были невыразимо мощны и огромны, но лежали как-то грустно, словно им было неуютно, но они ничем не могли себе помочь. Груди, полные печального молока, подумал я. Хотя никакого молока там не было уже лет двадцать как: дочь Лейлы училась в институте, ненавидела мать и жалела отца.

Лейла присела на стол и зарыдала. Голова ее затряслась в ладонях, спрятавших лицо, туловище задрожало, а груди стали подпрыгивать, как счастливые дети.

Я стоял и думал, как быть.

Слезы размывали жирные тени и дальше текли по рукам черными ручейками, а с локтей капали на груди и текли уже по ним. Лейла не останавливалась и продолжала плакать. Ее засасывало все глубже, будто она попала в воронку и не противилась поддевшей ее стихии, овладевшему ею порыву.

Откуда-то сбоку нашло на меня это чувство. Как внезапное пробуждение, как нужное решение долгой и трудной задачи. Сначала я вспомнил Элеонору, брошенную Генрихом, потом Марию Стюарт, гордо восходящую на эшафот в шелковом пунцовом платье и кладущую причесанную голову на плаху, Павла Первого, заколотого в своей опочивальне, потом расстрелянных дочерей Николая Второго, с выбитыми глазами и детскими искромсанными лицами, потом сожженных белорусских детей вместе с матерями, евреев в гетто, армян, брошенных на скалы…

Род человеческий страдал, короли и цари умирали в мучениях, рабы гибли от голода и побоев, и Лейла, жена полковника милиции, неудовлетворенная женщина с несбывшимися мечтами, восседала сейчас на массажном столе и тоже страдала, стеная о горькой своей судьбе, о бесстыжей своей силе, о своем одиночестве.

Я подошел к Лейле и обнял ее, насколько мне позволяла длина рук. Я обнял ее и поцеловал в заплаканные размытые глаза. Лейла схватилась за меня, как за спасательный круг, и что есть силы вжалась. Правая ее грудь распласталась вдоль моего живота, от этого сдавленный сосок вынырнул из-под моих ребер и выглянул оттуда, будто трусливый зверек. Лейла замолкла и горячо продышалась в мою подмышку.

— Сестра моя, — сказал я ей. — Плачь.

— Вот, — всхлипывая, прохрипела она. — Посмотри.

Я поднял глаза и увидел, как палач взметнул топор к небесам, с силой опустил его, и голова Марии Стюарт покатилась по эшафоту к замершей и восхищенной толпе.

Всякий раз, когда Генералу предстояло дать интервью, выступить на конференции или отчитаться перед вышестоящим, он звонил мне накануне вечером и просил принять его утром.

Я неплохой «специалист по телесной медицине», а попросту — массажист, и Генерал мне доверяет. Ему нравятся мои руки: «сильные и мягкие одновременно».

Он стоит посреди кабинета: крупный мужик с большим животом и при полном параде. Сегодня его ожидают телевизионщики, необходимо высказаться о «противодействии терроризму». Я киваю и прошу раздеваться. Пока мой Генерал снимает китель, галстук, штаны с лампасами, я расставляю в нужном порядке масла, мази, присыпки. И вот он уже в черных шелковых семейниках, оттирает стопы, готовится лечь на стол. Я бросаю на него взгляд: Генерал в этот момент с сожалением покачивает головой и хлопает ладонями по животу.

— Вот, запустил, никак не могу себя заставить в зал пойти… — извиняется он.

Блестящий офицер ГРУ, профессиональный убийца, герой Афгана, в чьем оплывшем, немолодом, но все же бравом лице проступают еще черты хищника, стоит передо мной, краснея, точно дева на смотринах.

— На ночь бы еще умудриться б не есть, но как откажешься? Не могу… — добавляет он, укладываясь на стол, и уже через минуту засыпает крепчайшим сном, сопровождаемый такой изумительной политональной трелью храпа, что хоть подпевай!

Генерал заказывал общий массаж, и я начинаю со спины, затем массирую голову, после перехожу к ягодицам. Как только я приспускаю трусы, Генерал вмиг перестает храпеть, приподымает бровь, открывает глаз и удивляется в пустоту: «Хы!» Убедившись, что я не талиб, готовый обесчестить своего пленника, бывалый солдат закатывает глаз и умиротворенно засыпает. Я не могу не улыбнуться бдительности клиента, тем более что она обнаруживает себя каждый сеанс и исключительно в момент подготовки ягодиц к массажу.

После Генерала («Массаж — великая вещь! Спасибо!») я принимаю Жену Финансиста. Красивая блондинка, чуть меньше тридцати, мать ребенка, не работает, следит за собой и за модой. Считает, что «красоту необходимо поддерживать в первую очередь изнутри». Меня ей рекомендовали, но она не скажет, кто именно. Кокетничает.

— Общий массаж плюс антицеллюлитный сделаем, дело к весне как-никак, надо убрать лишнее, не могу ведь я с этим… — наставляет меня, оглаживая пухлые боковины бедер — «попные уши».

Пока я копошусь с гелями, спреями, щетками, она не спеша раздевается, оставаясь в поле моего бокового зрения: на ней белые трусики тончайшего кружева.

— Не боитесь запачкать маслом? — спрашиваю, тыча в белье.

— Ой, и вправду. Муж подарил… Сниму от греха подальше…

Обнаженная, ложится на стол — с такой лоснящейся довольством негой, будто уверена, что ни один из прожитых в будущем дней не принесет ей ни единой неприятности. Благодарно вздыхает, когда разминаю мышцы надплечий, мурлычет, когда поглаживаю бока, игриво повизгивает, как только начинаю интенсивно пощипывать внутренние поверхности бедер. В конце процедуры наношу на ноги гель, препятствующий накоплению в «подкожке» жира.

— А давайте я встану, чтоб на все ноги сразу нанесли?

— Конечно, как вам удобно… — не могу отказать клиентке.

Жена Финансиста встает, упирается натренированными фитнесом руками в стол и раздвигает ноги. Не придавая значения этой стремительности спортивного тела, стою на коленях и втираю «устраняющий апельсиновую корку» эликсир в молодую кожу. Спустя несколько пассов клиентка ложится туловищем на стол, представив моему взору один из самых совершенных видов: тугой бутон, увенчанный темнеющей в глубине округлых, мясистых полусфер звездой. Обернувшись, Жена Финансиста целит в меня лукавый прищур, ведет бровью и тянет в улыбку рот. Во мне борются мужчина и врач, боевой клич горца и европейский подход к сервису. «Давай, действуй!» и «Не смей!» заглушают друг друга с частотой барабанной дроби перед смертельным цирковым трюком.

— Извините… — произношу наконец и, дотерев эликсир, выхожу из кабинета.