Полдень, XXI век, 2008 № 12 - Николай Михайлович Романецкий

на купи ной табуретке и следил за мной тусклыми, слегка остекленевшими глазами. Когда я поставил перед ним тарелку с яичницей, он даже не сделал попытки взять в руки вилку. Вместо этого он прохрипел:

— Светка что говорит?

— Говорит, чтоб не возвращался пока.

— Я у тебя перекантуюсь?

— Перекантуешься, ешь давай!

Он помолчал, а потом робко спросил:

— А выпить есть?

— Чего? Офигел? Срань господня, сегодня же понедельник. Нам сейчас на работу! Тебе побыстрее надо очнуться, пойди лучше умойся холодной водой.

— Ага. Умоюсь. А выпить есть?

Я решил не обращать внимания.

Мы оделись и пошли на работу. Поскольку Саша тормозил со страшной силой, то мы, конечно, и из дому вышли не вовремя, и до работы добирались не быстро. И вообще опоздали, в конце концов.

Пока ехали в метро, я выпытал у Саши, что тетрадь, которую он приволок с собой, принадлежала бабушке его жены. Та на старости лет стала в тетрадочку эту записывать всякие заговоры, рецепты зелий и тому подобную чепуху. Брала она их у таких же, как она сама, старух, которым делать было нечего на старости лет, вот они и вспоминали всякую ерунду былых времён. Светка вроде как нашла там заговор против пьянства и хотела его прочесть, да Саша ей не дал, а почему — и сам уже не помнит.

Вообще, когда он переоделся в рабочую одежду, вид у него стал довольно жуткий. Серо-чёрная роба плюс позеленевшее лицо, плюс остекленевшие глаза, налитые страданием обиженного судьбой человека.

Вот поэтому я и не пью!

— Вид у тебя прежуткий! — сказал я ему, когда мы уже шли в цеха. Я не хотел его обидеть, да он и не обиделся.

— А что ж ты думал? Это ж достигается путём долгих тренировок.

На том и разошлись.

* * *

Если вы не пьёте, то, стало быть, работаете, а значит, неплохо зарабатываете. Но, несмотря на то, что вокруг у нас давно уже капитализм, на нашем заводе, судя по всему, социализм.

Скажем, я выполняю полторы нормы и после работы не остаюсь. Мне просто закрывают смену — и плевать, что я один на трёх станках и не пью. А вот Саша до обеда дрых за своим станком, а когда я в конце смены пришёл за ним, заявил мне, что остаётся на подработку. При этом изо рта у него разило чистым спиртом, будто он у него где-то внутри вырабатывается. Ну понятно, в таком виде через проходную не пойдёшь, пропуск отнимут и выпишут штраф. А так можно до вечера простоять, а потом, уже не шатаясь, выйти через проходную. Тебе при этом закрою три часа переработки, и всем по фигу, что ты даже норму по деталям не сделал.

В общем, домой я пошёл один, но ужин начал делать на двоих. Заодно для друга дорогого кровать постелил, подложив под бельё клеёнку, так, на всякий случай.

Однако ошибся я, не учёл некоторых моментов.

* * *

Когда в дверь позвонили, я уже спал, половина первого всё-таки. Ночи!

Спросонья я в глазок не посмотрел, а зря. На лестничной площадке меня ждала весёлая компания. Уборщица Соня, женщина лет сорока (по её лицу можно дать и шестьдесят), шлифовщица Варя (мне если скажут, что она переспала со всеми мужиками завода, я не удивлюсь, хоть и работает на первом ГПЗ тридцать тысяч человек), а также Саша и бригадир его Василий Степаныч. Сказать, что они были пьяны, это ничего не сказать!

— Саша, — как можно более миролюбиво начал я, — а ты в курсе, сколько времени? Между прочим, нам завтра на работу!

— Серёга, друг! — завопил на весь подъезд Санёк. — Смотри, кого я тебе привёл! — и толкнул вперёд Соню. Вот счастье-то мне привалило!

— Да? И на фига?

— Она тебя хочет! — навалившись на меня и дыша в лицо перегаром, зашептал Саша.

— Да ну, что ты говоришь! А Степаныч зачем здесь тогда?

— Он тоже! — Туг товарищ мой глупо захихикал и рявкнул так, что, я думаю, даже на улице было слышно. — Он тоже тебя хочет! Вот дурак, да?

Мне было достаточно. Мельком взглянув на растерянное пню Степаныча, я схватил Сашу за воротник пальто и с силой потянул на себя. Он тут же споткнулся о порожек двери и кулем упал в прихожей. Не теряя даром времени, я захлопнул дверь прямо перед носом разочарованной Сони.

Заперевшись на все замки, я помог подняться Саше. Он прислонился к стене и, обведя глазами доступное ему пространство, просил:

— А как же Варя?

— А Варя никак! Я спать ложусь, и ты тоже.

— Ну, еврей! — начал Саша. Потом последовала история о том, что в России три беды: дураки, дороги и что Красное море расступилось.

На такие вещи я стараюсь не обращать внимания. Про мою национальность мне рассказывают всю дорогу. Когда берут в долг, когда отдают долг, когда я выигрываю в домино, когда проигрываю. А ещё когда я свои рабочие часы считаю, перед зарплатой. Они это не со зла. Просто я один у них еврей, на весь завод, не считая Бродского, есть у нас такой начальник в руководстве завода. Правда, с чего народ взял, что он еврей, понять не могу. Он, правда и не русский, это видно по внешности, но, по-моему, и не еврей. Наверное, не пьёт.

Дорассказав мне о том, какой я плохой, он вырубился. Прямо в прихожей.

И пошёл я тогда за тетрадкой.

Конечно, работа строгальщиком напряжная, пока детальки мелкие, а у меня как раз плиты для прессов пошли. Мы их потом отправляем на соседний шинный завод, и с их помощью делают коврики для поросят. Резец плиту проходит за час. так что у меня, несмотря на то, что я один на трёх станках, времени полно было. И я тетрадочку с заговорами прочёл. Понял я из неё мало, но зато нашёл для данного момента кое-что нужное.

Пока человек тот лежит без сознания, прочти над ним такие слова:

Душа раба Божьего…

— Раба божьего Саши Фёдорова, лети туда, где ветры не дуют и солнце не светит. Пусть страсть пагубная к вину и водке останутся там, где спят мертвецы и нет ни звука, ни света. И пока лежат мертвецы, до тех пор не пить рабу Божьему Саше ни вина, ни водки, ни даже пива и браги.

А после перекрести его три раза и скажи:

Господи, помилуй меня, одна надежда на тебя, ибо друг