Что сказал бы Генри Миллер... - Дэвид Гилмор

— Узнаешь его? — спросил я.

— Нет.

— Это — мой брат.

И в самом деле, в кадре был виден мой брат-отшельник, которому случилось проходить по этой улице в Сан-Франциско, когда там снимали картину. Он четыре дня в диком возбуждении ехал на Запад, чтобы принять участие в каком-то религиозном ритуале, название которого у меня давно вылетело из головы. Но когда он постучал к сектантам в дверь, его туда не пустили. Тогда он купил билет на передававшуюся в живой записи программу Мерва Гриффина и вместо ритуала принял участие в ней. Потом с такой же быстротой, с какой приехал, он вернулся обратно в Торонто. Но так случилось, что в первый день, бродя по улицам города, он попал в кадр фильма.

— Это твой дядя, — пояснил я сыну.

Мы оба внимательно всматривались в экран. За всклокоченными длинными волосами и бородой было видно приятное лицо молодого двадцатипятилетнего мужчины, чем-то похожего на Криса Кристофферсона.

— А я его когда-нибудь видел? — спросил Джеси.

— Однажды, когда ты был еще маленький, он постучал к нам в дверь. Ему что-то было нужно. Я помню, как сказал тебе тогда пойти в дом.

— Почему?

Я снова взглянул на экран.

— Потому что братишка мой, — ответил я, — просто гений, когда речь идет о том, чтобы мутить воду и ссорить людей. Мне не хотелось, чтобы он наговаривал обо мне всякие гадости, когда тебе было еще только четырнадцать и ты готов был их слушать, развесив уши. Поэтому я решил держать братца от тебя подальше.

Потом мы снова вернулись к фильму. Застывший кадр исчез, действие продолжилось, и брат мой пропал с экрана.

— Но это не единственный повод, — продолжал я. — Настоящая причина заключается в том, что я моложе его, и он, бывало, пугал меня чуть не до смерти. В таких случаях дело часто кончается тем, что начинаешь ненавидеть того, кто тебя пугает. Ты понимаешь, что я хочу тебе сказать?

— Да.

— Я не хочу, чтобы такое случилось между нами, — сказал я. — Имей это, пожалуйста, в виду.

Именно эта последняя моя просьба значила больше, чем сотня извинений или объяснений.

Никакого журнала пожарного никогда не было и в помине — вся затея оказалась чистой воды жульничеством. Когда несколько недель спустя Джеси пришел на «работу», дверь была заперта, а Дэйла с приятелем-прощелыгой и след простыл. Они кинули моего парня на пару сотен долларов, но его это вроде бы не сильно расстроило. Эта работа сослужила ему свою службу в качестве первого шага на пути к достижению финансовой независимости от родителей. (Мне кажется, Джеси интуитивно понимал, что финансовая зависимость усиливает зависимость эмоциональную.)

Получить такую же работу, если не хуже, большого труда не составляло, и скоро Джеси ее нашел. Это была такого же типа контора, занимавшаяся телемаркетингом, то есть они продавали кредитные карточки бедным семьям на дальнем юге — в Джорджии, Теннесси, Алабаме, Миссисипи. На этот раз поболтать с хозяевами меня никто не приглашал. Иногда, когда Джеси вечерами возвращался домой, и голосу него был сиплый от разговоров и выкуренных сигарет, я, бывало, пытался его слегка поддеть.

— Объясни-ка мне, — говорил я сыну, — с чего бы это «Мастер-Кард» доверяет молодым пацанам в бейсбольных кепках торговать кредитными карточками. До меня это не доходит.

— До меня тоже, пап, — кивал он. — Но это работает.

Все это время от Ребекки не было никаких новостей — ее никто не видел ни в клубах, ни на улицах, она не звонила, в общем, ни слуху ни духу о ней не было. Как будто у нее имелся какой-то радар, предупреждавший ее, когда Джеси поблизости, и она исчезала. «Ты никогда меня больше не увидишь», — обещала она ему и слово свое держала.

Как-то ночью я проснулся без всякой на то причины.

Моя жена спала рядом, на лице ее было такое выражение, будто она решала какую-то сложную математическую задачу. Спать мне совсем не хотелось, но почему-то я чувствовал себя неспокойно. Я взглянул в окно. Вокруг луны вился туманный ореол. Накинув халат, я спустился по ступеням на первый этаж. На диване лежала пустая коробочка из-под компакт-диска. Джеси, должно быть, вернулся домой поздно и смотрел кино, когда мы уже легли спать. Я пошел к телевизору посмотреть, что это был за фильм, и в этот момент у меня возникло какое-то нехорошее предчувствие, словно я переходил границу запретной зоны. Мне подумалось, что я могу обнаружить что-то такое, что мне совсем не понравится. Какую-нибудь мерзкую жесткую порнографию, что-нибудь, что укрепило бы меня в необходимости использовать более действенные методы воспитания сына.

Но порочность, досада, чувство надзирательского нетерпения, уж не знаю, что там еще, пересилили мою осмотрительность, и я вынул диск из видеоплеера. И что же это было? Совсем не то, что я ожидал увидеть. Джеси, оказывается, смотрел тот самый гонконгский фильм, «Чунгкингский экспресс», который мы с ним ставили несколько месяцев назад. Те кадры, где худенькая азиатская девчушка одна танцует в квартире незнакомца. Какая песня слышалась за кадром? Ах да, «Калифорнийская мечта» — заводной хит «Мам и Пап», звучавший так свежо и круто, как он никогда не звучал в 1960-е[39].

Я ощутил странную настороженность, как будто кто-то дернул меня за рукав, как будто я смотрел на что-то, но никак не мог понять, что это такое. Как бесценные марки в фильме Хичкока «39 ступеней». Что же это было?

Прислушавшись, я расслышал слабое пощелкивание, но где в доме находился источник звука, определить не смог. Я поднялся по лестнице — звук стал громче. На третьем этаже я уже хотел постучать в дверь комнаты Джеси (без стука посреди ночи, по-моему, не принято входить в комнату молодого человека), когда увидел сына в щель — дверь была приоткрыта.

— Джеси, — шепотом позвал я.

Он не ответил. Комната была залита зеленым светом, Джеси сидел за компьютером спиной ко мне. Из наушников у него на голове доносились звуки наподобие писка насекомых. Сын что-то писал. Я чувствовал, что вторгаюсь в личную жизнь — клик-клик, клик, клик-клик, — но очень уж она казалась одинокой: в четыре часа утра Джеси о чем-то писал какому-то парню, живущему за тысячи миль от нашего города. О чем он ему рассказывал? О рэпе, сексе, самоубийстве? И снова я представил себе, как Джеси стоит у глухой стены из скрепленных цементным раствором кирпичей, он не может на нее взобраться (там нет никакой опоры), не может сквозь нее пробиться (она очень прочная), он может ждать там вечность, чтобы что-то увидеть вверху — облако, лицо, сброшенный сверху канат.

И тут меня осенила внезапная мысль: девчушка удивительной красоты в том фильме, что смотрел Джеси — «Чунгкингский экспресс», напоминала ему Ребекку, и когда сын смотрел картину, ему снова хотелось быть с ней вместе.