Казаки-разбойники - Людмила Григорьевна Матвеева
Шрифт:
Интервал:
— Панова.
Все вздохнули с облегчением. Все, кроме Аньки. Анька встала и пошла по проходу медленно, забывая держаться независимо. Даже по её спине Любка видела, как Анька трусит. Спина была неуверенная, чуть согнутая вбок. Не отметки боялась Анька Панова — к плохим отметкам она привыкла, подумаешь! Даже и гнева родителей она не особенно страшилась. Поругают и перестанут, не убьют же. А может, ещё и не проверят дневник. Боялась Анька Панова только одного: иронии Веры Ивановны. Вера Ивановна умела высмеивать ленивых так, что всем становилось ясно: нет недостатка хуже, чем лень, нет человека ничтожнее, чем тот, кто не хочет учиться.
— Ну, Панова, мы слушаем тебя.
Вера Ивановна сидит за своим столом, а голову повернула, чтобы посмотреть на Аню. И смотрит так, как будто видит больше, чем можно увидеть. Анька стоит у доски, вертит мел в пальцах и говорит скороговоркой:
— На пять делятся все числа, все числа, все числа…
«Как испорченная пластинка», — думает Любка. Ей даже немного жалко Панову, и Люба сердится на себя. Нашла кого жалеть.
— Какие же числа всё-таки делятся на пять? — Вера Ивановна спрашивает терпеливо. Как будто надеется, что Панова вспомнит, что она на минутку забыла, а сейчас скажет.
— Все числа, — в десятый раз повторяет Аня и смотрит на Любу.
А может быть, Любе кажется, что Панова на неё смотрит. И если сейчас подсказать, Панова, может, ещё и выкарабкается. Любке не хочется выручать Панову. Панова противная и вредная и дразнится. И Любку не любит. А просит подсказать — тоже потому, что противная. Разве хороший человек просит подсказать того, кого не любит и дразнит и изводит? Люба отворачивается от Пановой и смотрит в окно. Но долго не смотреть на Аньку она не может и взглядывает опять. Панова стоит красная, мел вздрагивает в розовых пальцах, и глаза шарят по лицам. Кто подскажет? Кто поможет? Никто не подсказывает. Соня боится Веру Ивановну. Митя не терпит Панову. Денисов и сам не знает. Остальные не замечают Анькиной мольбы или не хотят сердить учительницу. И Любка не выдерживает. Еле шевеля губами, она шепчет:
— Кончаются на пять или на ноль.
— На пять делятся числа, — бодро начинает Панова, — которые кончаются на пять или на ноль. — Панова переводит дух и поворачивает своё распаренное лицо к Вере Ивановне.
— Правильно, — говорит Вера Ивановна. — А признак делимости на три?
— На три делятся числа…
Совсем маленькая пауза, почти незаметная. Взгляд в сторону Любки, и Панова продолжает:
— …сумма цифр которых делится на три.
— Молодец, — говорит Вера Ивановна. — Приведи пример.
Панова молчит.
— Сто двадцать три, — шепчет Любка.
— Сто двадцать три, — повторяет Панова.
— Ещё пример, пожалуйста, — говорит Вера Ивановна. — А ты, Люба, пойди принеси мел из учительской. Видишь, Аня весь мел раскрошила.
Любка идёт к двери. Проходя мимо Пановой, она тихо произносит:
— Шестьсот шестьдесят шесть.
— Правильно, Люба, — говорит, не оборачиваясь, Вера Ивановна. — Но я тебя не просила привести пример, а просила принести мел. Иди.
Любка выходит и из-за двери слышит, как Анька Панова повторяет, как испорченная пластинка:
— Например… Например… Например…
Она идёт по коридору. Солнце лежит на полу квадратами, холодное зимнее солнце. И за окнами дома в снегу и деревья в снегу. Вон дым идёт из какой-то трубы. Но трубу не видно за большим домом. А дым поднимается высоко, его видно. Поднимется к небу и растает неохотно. Любка почему-то вспомнила, как летом у неё улетел воздушный шар. Она стояла во дворе и держала шарик. Белка должна была скоро выйти, а пока Любка разглядывала свой прекрасный шар. Он несильно рвался вверх, натягивая нитку. В нём отражались голубые утренние окна, только окна были маленькие. Красный и прозрачный большой воздушный шар. И вдруг нитка вырвалась из пальцев. Люба сразу даже не поняла, что случилось. Шар медленно ускользнул вверх. Казалось, что он вернётся. И в то же время было понятно, что он улетел насовсем. Шарик летел в небо — выше, выше… Он стал совсем маленьким, как яблоко, потом и ещё меньше. До какой высоты он поднялся!
«Ты чего там видишь, наверху? — спросила Белка. — Самолёт пролетел, да?»
Белка стояла рядом, Люба её не сразу заметила.
«Шар улетел? — сказала Белка. — А ты не расстраивайся. Знаешь, когда шарик лопнет, хуже жалко. А улетел — ничего».
Белка всегда знает, чем утешить человека. Правда, ещё обиднее, если красивый, тугой, поскрипывающий шар превратится в жалкую красную тряпочку. Пусть уж лучше улетает к небу, туда, где облака и самолёты.
Люба ещё раз посмотрела в окно. В небе таял дым. Там когда-то растаял и её шарик. Когда Люба станет лётчицей, она будет летать на своём самолёте ещё выше.
В учительской на стуле стоит ящик с мелом. Много кусков мела наколола тётя Дуся. Есть куски побольше, есть поменьше. Люба выбирает самый большой, с острым уголком.
Приятно писать новым куском мела, когда уголок ещё не затупился. Линия получается тонкая, чёткая.
Люба возвращается в класс. Вера Ивановна встречает её сухо:
— Спасибо. Сядь.
Сердится, наверное, за подсказку. Зато Панова сидит на своём месте и сияет. Одновременно она моргает Любке, шепчется с Денисовым, поворачивает голову к Игорю и смеётся.
Любке становится весело. Ей не жалко, что выручила Панову. Пусть. Не все такие зловредные, она вот ни капли не зловредная.
Вера Ивановна объясняет урок. Она объясняет чётким голосом, каждое слово отдельно, и немного сердито: как будто заранее сердится на тех, кто не поймёт. Чего ж тут не понять, когда всё так понятно и
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!