Казаки-разбойники - Людмила Григорьевна Матвеева
Шрифт:
Интервал:
— А он ходит? — Любка никогда не видела, чтобы Гусейн ходил у шахты.
— Он ходит! — твёрдо сказал Слава. — Он вчера ходил и сегодня ходил. И может быть, даже сейчас ходит.
— Пойдём посмотрим! — Любка побежала за ворота. Славка — за ней. Они бежали по улице, и все сторонились, словно знали, что этот мальчик и эта девочка не балуются, а спешат по важному делу.
Шахта метро была на Смоленской площади. Они пробежали две трамвайных остановки без передышки. Люба летела впереди, Славка — за ней. «Шпион в нашей квартире». И она не догадалась. А он может в любую минуту сделать вред стране. «Зачем он ходит около шахты?» Мысли обрывками скакали в голове. Надо было что-то предпринять, и немедленно. Хорошо, что можно бежать и стараться бежать как можно быстрее. Самое главное — что-то делать. Ничего не делать было нельзя. К шахте они примчались одним духом. Начинались ранние сумерки, снег лежал на досках, ограждавших шахту. А внутри светили мощные лампы, слышался гул и стук: люди работали. Метростроевцы. Это было такое гордое, особенное слово. Метростроевцы ходили по городу в больших шляпах с полями, лежащими на спине, и в высоких сапогах. И были они почему-то все высокие, или так Любке казалось, потому что они были метростроевцы. Вот и сейчас вышел человек — высокий, не очень молодой, и метростроевская шляпа заляпана глиной, и лицо усталое и серьёзное.
— Вон он, вон… — зашептал Славка и показал Любке в сторону.
Там, недалеко от шахты, стоял Гусейн. Стоял и смотрел. Что он делал, на что смотрел и зачем? Он не заметил Любку и Славу.
— Вам что, ребята? — наклонился метростроевец.
— Знаете, — голос у Любки звенел от волнения, — вон тот… — она не могла сказать «человек» или «дяденька», — вон тот, с усами, он шпион.
— Да, да, — подтвердил Славка, — мы его разгадали, он точно — шпион. И он сюда ходит каждый день.
— Вон как, — сказал метростроевец. Глаза его смотрели серьёзно. — Мы это дело обязательно учтём. Разберёмся в этом деле.
— А нам что делать? — спросил Славка с готовностью.
— А вам идти домой, — сказал человек. Он протянул руку Любке, потом Славке. Рука была большая, тёплая и шершавая.
Метростроевец ушёл, широко шагая большими сапогами. И Любка со Славой медленно пошли назад. Гусейна около шахты уже не было.
«А я что? Я ничего»
В школе ещё только звенит звонок. Успела. И сразу Люба замечает, что в вестибюле тепло, что на вешалке с надписью «3 «В» её крючок свободен. И этому можно радоваться, когда на душе радость. Всё ждёт её, даже крючок на вешалке, место на парте, и Соня, и Митя, и Лида Алексеева. В классе, как всегда перед приходом Веры Ивановны, шум, готовый оборваться в любую минуту. Осторожный шум, какой бывает после звонка на урок.
Любка отпирает затуманенный с мороза замок портфеля. Хорошо пахнет из портфеля: немного клеем — от книг, немного лаком — от пенала. А самое лучшее в портфеле — книга в голубой обложке. Не очень толстая, немного растрёпанная.
— Соня, я принесла.
Соня кивает и улыбается одними глазами. Она не спрашивает, что именно Люба принесла. Она знает — «Голубую чашку». Значит, помнила, что Люба вчера обещала ей книгу, и ждала, когда наступит сегодня и книга будет у неё. И значит, поверила Любе на слово, что книга замечательная и необыкновенная. Сама не читала, а знает, что дождалась чего-то хорошего, и радуется.
— Чего принесла? — подскочила Панова. — Чего принесла, а?
Любка не отвечает. Не хочется ей говорить Пановой про «Голубую чашку». Почему-то не хочется. Но Панова сама увидела книгу, наклонила голову набок, прочитала насмешливо:
— «Голубая чушка».
Денисов, конечно, услыхал и с готовностью засмеялся.
— Люба, это про свинку? — Панова сделала невинные глаза, подняла брови домиком. — Про поросёночка?.. Люба, ну почему ты не хочешь мне сказа-ать?
До чего же противная эта Панова! До чего притворная и нахальная.
— Ехидина, — говорит Любка, — притвора!
Любка вскакивает и, оттолкнув Панову, проходит к Сониной парте. Она кладёт книгу и идёт обратно. Радость испорчена. Панова не может, чтобы последнее слово осталось не за ней.
— Я не ехидничаю, я по-хорошему спросила. А ты про всё в книгах читаешь и воображаешь. Подумаешь, голубая чушка…
— Чашка, — спокойно говорит Соня, — чашка, Панова, а не чушка. И не кривляйся, смотреть противно.
Панова молча садится на место. Она показывает Соне язык, но всё равно видно, что верх не её. Генка Денисов сопит сердито и говорит Соне:
— Дура.
Но в класс уже вошла Вера Ивановна и, не повышая голоса, заметила:
— Денисов, ты растёшь вежливым и деликатным.
— А я что, — проворчал Генка, — я ничего. Как что, так сразу Денисов.
Тишина бывает разная. Даже в одном и том же классе, в третьем «В», тишина не всегда одинаковая, так же как и шум не всегда одинаковый.
Когда в начале урока учительница смотрит в журнал, а все ждут, кого она вызовет, тишина наступает самая тихая, напряжённая и немного испуганная. Даже те, кто хорошо учится, всё равно побаиваются. Вызовут, а вдруг забудешь что-нибудь? Или перепутаешь? Разве не может так случиться? И всё-таки по-настоящему боится тот, кто не выучил урока. Генка Денисов старается стать меньше ростом, вжимается в парту и старается не смотреть на Веру Ивановну, чтобы взглядом не привлечь к себе её внимания. Панова тоже не знает урока. Но Панова хитрее Денисова. Она напускает на себя независимый вид и смотрит прямо на учительницу. Будто даже хочет, чтобы её вызвали. Расчёт у Пановой такой. Учительница, конечно, хочет поймать того, кто не знает, и поставить плохую отметку. А если Панова учила, зачем же её сегодня вызывать? Вот в другой раз не выучит, может с ней такое случиться,
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!