Опасное наследство - Екатерина Соболь

Я зорко следил за всеми: кто выдаст себя? Флинн напрягся и даже, кажется, немного побледнел – видимо, он лучше других знал голос Молли. Постепенно услышали и остальные. Старик нахмурил косматые брови, возница поежился. Дети перестали танцевать и сбились вместе, но их я из списка подозреваемых исключил: эти маленькие чумазые дикари способны что-нибудь стащить, но разбить мне голову щипцами для камина и побороть Молли, которая дерется, как боксер-любитель, у них получилось бы вряд ли.

Молли зашептала громче. Получилось отлично – меня ее подвывающий шепот точно напугал бы до смерти, если бы не… ха-ха. «Здесь покоится граф Гленгалл: не терял чувства юмора при жизни, не потерял и после».

– Что же ты наделал, – хрипела Молли, прижавшись к щели между дверных створок. – Убийца, грязный убийца! Подлый грабитель!

Увы, мой расчет на то, что уже на этой стадии кто-то вскочит и завопит: «Это я, я убийца, мне так жаль!» – не оправдался, все просто испуганно вертели головами. Пора было переходить к более решительным действиям.

С музыкой я был знаком не близко, но достаточно, чтобы танцевать на балах, попадая в ритм. Поэтому я взял две вилки, которые загодя положил на полку, встал на цыпочки, стараясь не кряхтеть от усилий, и сыграл на отопительной трубе несколько нот из песни про скупого муженька: «Файонн помер, после ожил, спать спокойно он не может».

Ух ты! Выяснилось, что трубы – великолепное изобретение с точки зрения не только отопления, но и звука. Такие трубы начинаются от камина и расходятся по комнатам, доставляя в них горячий воздух. В некоторых домах их прячут внутрь стен, но, поскольку наш дом был знаменит тем, что в нем вечно кому-то смертельно не везло, лишние поводы для несчастных случаев тут старались не создавать. Когда отец в нашем детстве заказал провести эти трубы, он велел проложить их поверх стен и не выше человеческого роста, чтобы любую поломку легко было устранить.

Интерьеры у нас особой красотой не отличались, не то что у Роузов и Ньютаунов, поэтому трубам уже нечего было испортить. И сейчас я поразился тому, как эта система, оказывается, проводит звук. Так вот почему у нас вечно было слышно все, что творится в соседних комнатах!

Заранее я концерт не репетировал («Джон Гленгалл, концерт для трубы с вилками номер один») и сейчас насладился эффектом вместе со всеми. Звук разнесся по обеим комнатам с такой силой, будто звон вилок обрушился с небес.

Музыканты выронили инструменты, дети завопили, у Молли округлились глаза. Триумф! Я для верности еще раз сыграл те же несколько нот («Граф Гленгалл, музыкант-экспериментатор. Страна гордится тобой, Джон, покойся с миром»). Потом приник глазом к дверной щели. В столовой было настоящее светопреставление. Я рассчитывал слегка припугнуть гостей, а не довести до истерики и побега, так что в идею пришлось срочно вносить правки.

Саморазоблачение злодея (или группы злодеев) должно было состояться после невнятного шепота и, самое позднее, после таинственной, еле слышной музыки, но теперь оно оказалось под угрозой, потому что ирландцы в ужасе ломанулись к двери.

Пришлось мне, постанывая от натуги, взобраться на кресло и приблизить лицо к расширению на конце трубы, из которого, собственно, и поступал в комнату горячий воздух. В обычных обстоятельствах ощутить на лице раскаленный печной воздух было бы неприятно, но теперь я даже не чувствовал разницы температуры.

– Стойте, – провыл я прямо в раструб. О, как же громко получилось! – Кто покинет гостиную, тот будет проклят навечно! Вернитесь и слушайте!

Я сполз с кресла, как неуклюжий мешок с костями, и опять занял наблюдательную позицию рядом с Молли, которая жадно приникла к смотровой щели.

Воззвание в духе мрачных ирландских сказочек возымело действие. Дрожа от страха, гости вернулись на положенные места: желающих быть навечно проклятыми не нашлось. Я втайне понадеялся, что убийца рискнет и попытается скрыться, но нет, увы.

Молли покосилась на меня с одобрением и надеждой, и это меня очень вдохновило. В качестве музыканта я уже себя попробовал, теперь буду актером. Для следующего акта я хотел было снова воспользоваться раструбом, но тут мне пришла в голову идея получше. Я добрел до софы и забрался на нее, стараясь не думать, как же много сил на эту трачу. Прижался ртом к тому месту, где в гостиной висел портрет отца, и сказал:

– Добрый вечер.

Дело в том, что живопись часто вешают там, где есть дефект стены. Трещина на штукатурке – повесь туда картину. Плесень – картину. Пятно сырости – обязательно картину. Если пятно большое, можно повесить ковер.

И вот чуть раньше, когда мы вешали в столовой портрет отца, чтобы гостям сразу стало ясно, кто их пригласил, я заметил в стене отверстие, окруженное трещинами, похожее на след от пули, – видимо, однажды в нашей гостиной все же произошло что-то интересное и след этого закрыли картиной. На этом месте теперь висел портрет отца, а раз за ним дыра, звук будет лучше слышно.

– Я не зря собрал всех вас здесь, – провыл я в стену.

Судя по широкой улыбке Молли, наблюдавшей за происходящим в соседней комнате, получилось лучше некуда: наверняка люди поверили, что этот громкий и ясный голос исходит от портрета. Какая же гениальная мысль!

– Как дела, мои дорогие? Я пригласил вас сегодня, чтобы накормить в последний раз. – Я старался говорить низким голосом, чтобы было похоже на отца. – Дело в том, что я мертв. Но даже с того света я присматриваю за вами.

Гости застонали так, будто их режут. Наверное, это и правда было жутко: говорящий портрет мертвеца, признающегося в том, что собрал всех подозреваемых в одной комнате.

Мне пришло в голову, что я мог бы стать писателем и расследовать убийства прямо на страницах книги. Вот где была бы кстати такая сцена! Впрочем, идея была ерундовая, кому такое понравится: люди любят читать или про любовь, или про что-то забавное.

– Я собрал вас, потому что выяснил кое-что печальное, – важно продолжал я. – Один из вас убил девушку по имени Молли. Она была не очень праведной, но трусливое, подлое убийство – непростительное деяние, возмущающее даже покой мертвых.

Ох, красиво получилось! Я покосился на Молли. Нас теперь разделяло расстояние в несколько шагов, и темнота скрывала ее лицо, но по позе я видел: она завороженно смотрит в столовую.

– Покайся, преступник, – загромыхал я, прижимаясь губами к стене. – Иначе тебя ждет вечное проклятие, и мой призрак никогда не оставит тебя в покое.

Тут я слез с софы и поплелся к двери – наверняка этой устрашающей речи оказалось достаточно, и мне было интересно оценить результат. Но убийца оказался крепким орешком. Все перепуганно сидели и стояли вокруг стола, но никто ни в чем не признавался. Да что ж такое! Может, это все же не они? Может, ее и правда ударил ножом какой-то случайный воришка? Тогда ничего не поделаешь. Надо отпустить этих бедолаг с миром и принять тот факт, что мы никогда не узнаем правду.

Судя по лицу Молли, она тоже об этом подумала: глаза у нее потухли, углы губ опустились. Я выпрямился. Больше всего в жизни мне нравилось производить впечатление, и сейчас я жаждал впечатлить ее. Пора было сделать еще одно маленькое, последнее усилие.