Психомех - Брайан Ламли

— Как хотите, — пожал плечами Кених, — но со временем вы откроете, сэр, что большие люди только подумают о чем-нибудь, а маленькие уже выполняют это. Управлять своей жизнью значит просто командовать другими, кто будет управлять ею за вас, только и всего.

— Да? Ты же знаешь, мне всегда нравилось действовать самому, и в любом случае ты никак не вяжешься с моими представлениями о маленьком человеке. К тому же, у тебя своя собственная жизнь.

— Вся заполненная вами, сэр.

— И это “сэр”. Так дело не пойдет.

— Очень хорошо, Ричард, но не в присутствии других. У тебя должен быть имидж.

Гаррисон повернул голову и внимательно посмотрел на сидящего рядом человека своими серебряными линзами, которые передавали звуко-картинки, звуко-изображение, как на экране радара, или телеметрические сигналы. Это изображение скоро станет для него знакомым, как его пять пальцев, и он будет доверять ему.

— Для тебя в этом что-то большее, чем деньги, Вилли Кених.

Кених взглянул на него и улыбнулся.

— В самом деле, так, Ричард. Мой старый хозяин решил стать вечным, бессмертным, и ты — с ним. Я верю, что ему удастся. Вместе вы будете.., очень могущественными. Самому мне никогда не удавалось представить мир, в котором я не существую. Я не могу вообразить себя мертвым. А как еще лучше сохранить свою жизнь, чем отдать ее в руки людей, которые знают, как продолжить ее бесконечно?

* * *

Еще десять дней они провели в горах Харна, где уже хрустел снег и подъемники для лыжников монотонно пережевывали черные обледеневшие тросы. Они остались на Рождество, что не входило в планы Гаррисона, но это решение навязала ему Сюзи. Она перевернула его жизнь вверх тормашками с того самого момента, как они встретились. Ему захотелось познакомиться с ней поближе, прежде чем они решат с Кенихом по поводу их так и нерасписанного “отпуска”.

Та, первая, встреча с Сюзи была почти волшебной, и она стала еще одним поворотным моментом в жизни Гаррисона. Он никогда не забудет ее. Эта встреча навсегда останется среди его самых нежных воспоминаний.

Середина декабря. Большой “мерседес” прошуршал шинами через мелкий, покрытый корочкой снег на земли пристанища Шредера. (Теперь Гаррисон владел машинами и домами как в Англии, так и в Германии.) Прежний владелец никогда не давал названия своему поместью в Харце, но Гаррисон собирался изменить этот порядок. С этого времени у него будет настоящее имя. У въезда на земли будет каменная арка, и железные буквы в девять дюймов высотой изогнутся по верхнему краю этой арки объявляя — “Пристанище Гаррисона”. Возможно, это название никогда не появится на географической карте, но это будет лучше, чем просто “здесь” или “в Харце”.

Гаррисон как раз закончил описывать, как он хотел бы сделать арку и надпись, когда Кених остановил автомобиль. Предупрежденный о приезде персонал встречал их на улице. Среди людей была и Сюзи. Гаррисон почувствовал присутствие большой собаки прежде, чем “увидел” ее.

Она была на цепи, послушная, но неугомонная, у ног одного из “людей из леса”.

— Отпустите собаку, — приказал Кених, когда помог Гаррисону выйти из автомобиля.

Гаррисон услышал звяканье цепи и низкое размеренное тяжелое дыхание. В морозном воздухе он учуял острый специфический собачий запах. Подняв меховой воротник, он ждал.

— Она подозревает, что вы здесь, но не позволяет себе поверить, — прошептал Кених. — Она нюхает воздух, смотрит на вас. Вот! Ее внимание ожило! Назови ее имя, нет, прошепчи его, только ее имя.

— Сюзи, — Гаррисон почти выдохнул это слово.

Низкое тяжелое дыхание стало глубже, участилось, раздалось поскуливание.

— Она приближается! — произнес Кених. — Вся трепещет, но теперь она верит. Она нашла своего Хозяина, Бога, которого обещал ей Ганс Хольцер!

Черная сука подошла к Гаррисону, обнюхала его опущенную руку, попробовала потянуть его за перчатку. Он снял перчатку, дал ей понюхать руку.

— Сюзи, девочка, Сюзи, — сказал он. Она снова заскулила высоко и радостно, затем, запрокинув голову, завыла — долго и громко. В следующее мгновение, взяв его за рукав, она наполовину потащила, наполовину повела его ко входу и через стеклянные двери. Затем он вел ее, разговаривая с ней, когда они шли знакомым путем к бару, — теперь его бару, — где он заказал выпить для всех присутствующих.

Там были няня, повар и еще один или двое, кого Гаррисон помнил, даже Гюнтер. И все они подходили к нему по очереди и представлялись, а Гаррисон, вежливо знакомясь, приветствовал их, входя в новую для него роль хозяина. А Сюзи, притихшая у его ног, но настороженная, не упускала случая показать зубы каждому, кто приближался к ее Богу. Для нее допустить, чтобы они касались его, было подобно агонии, и он чувствовал ее ревность.

Позже Гаррисон будет ласкать и баловать Сюзи, и никогда у него не будет страха, что он испортит или ослабит ее характер, — ее характер был стальной и справленный в твердый непробиваемый щит. Ее верность, ее жизнь принадлежали Гаррисону. Лаская ее, он представлял Сюзи точно такой, какой она и была, — какой она была в том старом, почти забытом сне. Итак, еще одно звено было выковано в странной и непонятной цепи, и с того времени Гаррисон и Сюзи стали неразлучны...

* * *

Следующие несколько недель были для Гаррисона самыми загруженными со времени его предыдущего визита в Хари. Это было связано прежде всего с его личным знакомством с хозяйством в “Прибежище Гаррисона”: как новый хозяин он настаивал на знании каждой мельчайшей подробности. А еще были приготовления к длительному отдыху; и, наконец, путешествие Сюзи на корабле в Англию и прохождение ею карантина, — этим Гаррисон занимался лично. В отношении последнего дела: это была его идея — возвращаться в Англию по крайней мере три раза в течение следующих четырех или пяти месяцев, чтобы только прийти и увидеть в питомнике Сюзи. В последний же месяц ее карантина Гаррисон приезжал в Англию на уикенд и мог приходить к Сюзи, как минимум, раз в неделю. А во время ее последней недели, до того как забрать ее, он остановился поблизости и виделся с ней каждый день.

Его быстро растущую привязанность к этой собаке можно было бы объяснить случаем, который произошел на пятую ночь в “Прибежище Гаррисона”. Было так.

Под утро ему снова приснился сон о Машине, тот самый сон, который предупреждал его о взрыве бомбы, ослепившем его. Но на этот раз все было гораздо более реальным и живым, чем в каком-либо прежнем сне или кошмаре.

Он снова ехал на Машине через какой-то таинственный мир, мир из сна, в котором были скалы, населенные ящерицами, первобытные океаны, странные долины и горы и отвратительная растительность. Сюзи сидела за ним на Машине, положив одну огромную лапу ему на плечо, она скулила и обнюхивала его шею, прижимая к его спине свое черное гибкое тело.

Он подъехал на Машине к скалам, где, невероятно высоко на вершине скалы, высоко над горным перевалом, у открытой дверцы серебристого “мерседеса” стояла фигурка Вилли Кениха. Он махнул Гаррисону рукой, указывая путь к Черному озеру. Немец хмурился, его лицо выражало сильное беспокойство и участие к наезднику Машины.