Психомех - Брайан Ламли

— Да, удивляет, если это только на самом деле твоя память! Но у тебя болит голова. Забудь на мгновение об этом Караламбоу. Может быть, нам стоит остановиться сегодня здесь, а может, найдем место получше в Маргаритос, а завтра отправимся в Ретимнон?

— Нет, — ответил Гаррисон, стряхивая заботливую руку Кениха. — Нет, со мной все будет в порядке. Давай отправимся в Ретимнон сегодня, прямо сейчас. Я должен знать...

— Что?

— ..Этот Никое Караламбоу действительно тот человек, которого я помню, — он повернул бледное лицо и, казалось, снова посмотрел на Кениха. — Если это так, то откуда я его помню?

* * *

Он оказался тем же самым лицом, но это едва ли отвечало на вопрос Гаррисона. В любом случае странная фаза ложных воспоминаний уже миновала его к тому времени, когда он оказался лицом к лицу с незнакомцем, которого, он думал, что знал, чьи имена он вспомнил, даже не зная их.

Был ранний вечер, когда Гаррисон и Кених прибыли в Ретимнон. Зная путь, огромный немец повел машину прямо по береговой дороге в западную часть городка, свернул на дорогу, которая вела к пляжу, где Критское море голубыми волнами (и чуть-чуть маслянистыми) набегало на песчаный берег. В четверти мили дальше по пляжу стоял дом Караламбоу, довольно современный, с плоской крышей в островном стиле. Вокруг него рос обнесенный стеной сад цитрусовых и гранатовых деревьев. Не особенно богатый дом, но не без очарования и некоторой критской красоты, так что любому чужестранцу было совершенно очевидно, что владелец — коренной житель Крита или грек с континента, которые приезжают сюда после выхода на пенсию.

Кених припарковал машину и провел своего друга и хозяина в сад черед небрежно построенную, обвитую виноградной лозой арку из кирпича и шпалер. Сидевший там в лучах быстро угасающего заката загорелый, сморщенный человечек шевелил горячую золу догорающего костра под шипящими и пузырящимися кусками баранины. Около него на сидении тростникового стула находились тарелки с ломтиками томатов, нарезанным кубиками огурцом, измельченным кресс-салатом и другой зеленью, и большой, только что разрезанный пополам, лимон.

Когда Кених и Гаррисон подошли, он поднял глаза, улыбнулся и крикнул в сторону дома:

— Алексия, по-моему, у нас гости к ужину. Принеси еще мяса. Надеюсь, вы не возражаете. — Он встал и протянул трясущуюся руку Кениху. — Кажется, я вас знаю, господа.., но, может быть, я и ошибаюсь. В любом случае, что я могу сделать для вас?

— Герхард, — очень тихим голосом произнес Кених. — Я привел к тебе друга.

У старика от удивления отвисла челюсть.

— Вилли Кених! — выдохнул он. — И... — он повернулся к Гаррисону. — Томас? Но почему ты так молчалив, мой старый друг?

— Я не Томас, господин Кельтнер, — ответил Гаррисон таким же тихим, как у Кениха, голосом. Он дрожал несмотря на тепло вечера. — Меня зовут Гаррисон, Ричард Гаррисон. Томас был моим другом. — Он повернулся и слепо, с упреком посмотрел на Кениха. — Вилли также мой друг, но он не сказал, что вы тоже слепы.

— Немного слеп, да, прошло много лет, а теперь они идут гораздо быстрее. Сейчас я вижу, что вы — не Томас, но, вот, дайте мне вашу руку.

Рука, что сжала руку Гаррисона, была высохшей! Как старая кожа, но он почувствовал в слабых пальцах дрожь — чего? узнавания?

— Ах! Не Томас Шредер, нет, но вы — он! Неудивительно, что я подумал, что вы — это он... — он помолчал. — Вы сказали, Томас был вашим другом. Был. Означает ли это, что он...

— Да, — ответил Гаррисон. — Он умер. Но что вы имеете в виду, говоря, что я — это он? Вы.., знали об этом?

— Конечно, я был с Томасом в старые добрые времена. Я знал о его растущем интересе в этих вопросах. Он часто говорил мне об этом, о своей вере в реинкарнацию. О Томасе никогда нельзя было сказать, что он чудаковатый, и все-таки я знал слишком много об их работе. Томас хотел, чтобы у него был сын, и он вернулся бы в него. Очевидно, это не сработало...

— Нет, не сработало.

— И поэтому вы заключили с ним соглашение.., и, похоже, в конце концов, он ошибся. У вас есть определенная аура, но вы — не Томас.

— Не будь слишком уверенным, Герхард, — вступил в разговор Кених.

— Пожалуйста! — прошептал Кельтнер. — Лучше называйте меня Никое. Алексия расстроится, если вы будете пользоваться тем, другим именем. Нам почти удалось забыть его. И кроме того, Никосом звали моего отца. — Он обратил взгляд почти слепых выцветших зеленых глаз к дому. — Алексия, иди, иди же, встречай наших гостей. Старого друга и нового.

Он быстро повернулся обратно к своим гостям.

— О Томасе: когда это случилось?

— Шесть месяцев назад, — сказал ему Гарри-сон.

— Да! — выдохнул он. — Я знал, что он был ранен.., бомбой.., из новостей. Но как-то я, кажется, пропустил его.., его уход.

Гаррисон тихонько сжал его предплечье и почувствовал дрожь в костях старика.

— Не расстраивайтесь. Боли было достаточно. Она ранила всех нас и никого больше, чем меня. Но эта смерть была милосердием. Его тело очень страдало.

— Так, — кивнул старик, — и бедняга Томас ошибся, да? Он не вернулся. И все-таки... — Тусклые глаза впивались в лицо Гаррисона, пока он не почувствовал их почти физический жар. — И все-таки...

— Еще есть время, — сказал Кених.

— Время, да! — Гаррисон вдруг рассердился. — О, да! Мой добрый друг Вилли не может дождаться, пока Томас соединится со мной в этой моей слепой оболочке.., если я решу впустить его!

Кених, захваченный врасплох, ничего не ответил, но старик просунул лицо ближе к Гаррисону.

— О, ты не знаешь Томаса Шредера, как я. Если он может вернуться назад, он вернется, Ричард, и какая сила сможет остановить его тогда, а?

* * *

Через три дня они были дома. Стоял июнь, и лето обещало быть хорошим. Вся внутренняя отделка и изменения в беспорядочно выстроенном доме были закончены и теперь больше удовлетворяли Гаррисона в отличие от недавно пришедшей почты. Кених подозревал, что она-то, наверно, и послужила причиной недавних приступов депрессии у Гаррисона. Его психические силы возрастали, и понимание трагедии стало более острым. А трагедия была.

От Вики пришли две открытки, обе понятные и яркие в своей простоте. Первая из них, помеченная адресом клиники Зауля Зиберта в Харне, гласила: “Ричард, я знаю теперь, что не осталась, потому что любила тебя. Я верю, что ты не последовал за мной, потому что тоже любил меня. Благодарю тебя за это. Я не боюсь смерти. Но на самом деле, я ужасно боюсь ее, потому что мое тело начало чахнуть. Единственное, что причиняет сильную боль, — это то, что тело, которое ты так любил, стало таким непривлекательным.."

В другой говорилось: “Будь счастлив. Вряд ли я могу вспомнить, что видела тебя по-настоящему счастливым, и я не могу вынести мысль, что ты опечалишься насчет меня. Но кто знает? Может быть, Большая смерть — это как Маленькая смерть, только длится гораздо дольше..."