Алая роза – символ печали - Марина Серова

Я убрала мешочек с костями куда подальше.

Вы не представляете, как я люблю летние вечера! Теплые, мягкие, словно наполненные сливочным привкусом детства, когда нас могла сделать счастливыми долька тающего шоколада.

Поужинав и приняв освежающий душ, я сидела в шезлонге на балконе с чашечкой кофе в руках и наблюдала за тем, как голубые краски вечера все больше сгущаются в насыщенный цвет индиго, как все труднее различаются контуры соседних домов и деревьев, которые становятся слегка размытыми, а голоса и звуки, доносящиеся со двора, делаются приглушенными, словно весь мир начинает постепенно готовиться к мирному сну. Яркий и жаркий день благополучно завершается, наступает время таинственной ночи.

Угадайте с трех раз, какое направление приняли мои мысли после нескольких фраз Виктории о сыне, чей «дом трагически опустел», и после гадания на костях с его финальным резюме.

Слава тебе, безысходная боль!

Умер вчера сероглазый король!

Эти стихотворные строчки вдруг прозвучали у меня в голове, словно их произнес кто-то за моей спиной.

Я нахмурилась: откуда эти строки? И тут же вспомнила: конечно, это Анна Ахматова, кумир моей юности мятежной, чьими стихами я, бывало, не раз зачитывалась до слез.

Я тут же сбегала в комнату и на книжной полке нашла соответствующий томик. Вернувшись на свое место на балконе, я зажгла свечу на столике и отыскала нужные мне строчки:

Слава тебе, безысходная боль!

Умер вчера сероглазый король!

Вечер осенний был душен и ал,

Муж мой, вернувшись, спокойно сказал:

«Знаешь, с охоты его принесли,

Тело у старого дуба нашли.

Жаль королеву. Такой молодой!..

За ночь одну она стала седой».

Трубку свою на камине нашел

И на работу ночную ушел.

Дочку мою я сейчас разбужу,

В серые глазки ее погляжу.

А за окном шелестят тополя:

«Нет на земле твоего короля…»

Признаться, картина, наверное, со стороны была еще та: романтическая особа при свечах печально задумалась с томиками стихов в руках…

Прочь сантименты! Назовем вещи своими именами: я с первого взгляда влюбилась в сероглазого молчуна и прагматика Павла, а он, судя по всему, отнесся ко мне лишь как к нанятому матерью сотруднику для свершения миссии мести за трагически погибшую супругу.

Если смотреть фактам в лицо, говоря прямо и откровенно, мой герой мало похож на сероглазого короля. Да и вообще — в данном случае этот стишок не имеет ко мне никакого отношения: и Павел жив-здоров, и нет у меня ни мужа с трубкой, ни сероглазой дочки…

А если уж быть по-павловски педантичной, то следует признать, что никаких деток у нас с этим конкретным «сероглазым королем» никогда и не было бы даже при самом выгодном раскладе, поскольку Павел Трубников, по словам его собственной матушки, от природы бесплоден.

И все-таки в какой-то момент я поймала себя на мысли, что безотчетно повторяю про себя волшебные строчки («Нет на земле твоего короля…») и, кажется, ощущаю привкус соленых слез на губах — еще немного, и расплачусь, как последняя дурочка! Но…

…Его серые глаза, которые так удивительно меняют свои волшебные тона и оттенки: то становятся густого, почти серебряного цвета — цвета исполненных чуда рождественских вечеров, то тают, рассеиваясь в полупрозрачный бледно-серый цвет «утра туманного, утра седого», а то и вовсе становятся цвета сухой бетонной стены, в которой ни души, ни сердца…

Слава тебе, безысходная боль!..

Хорошо, на этом и покончим! На сантименты времени нет, работы — по горло, и давно пора собираться в ночной клуб на встречу все с тем же — живехоньким! — сероглазым королем Павлом.

Я отложила томик Ахматовой в сторону, допила остывший кофе и набрала номер Костика.

— Скучаешь по мне, красавица? — вместо приветствия гаркнул он в трубку с кавказским акцентом.

— Ой, скучаю, ой, тоскую! — запричитала я, как натуральная цыганка. — А ты, молодец, не хочешь меня повидать?

— Конечно, хочу! — с тем же акцентом ответил Костик, расхохотался и тут же перешел на свою нормальную речь. — Ну, насколько я понимаю, ваше приглашение в ночной клуб остается в силе?

— В силе.

Я, говоря по телефону, одновременно подвинула к себе заблаговременно подготовленную тут же, на столике, косметичку и достала из нее весь свой боевой арсенал.

— Итак, довожу до вашего сведения, любезный сударь, что мы с вами сегодня к десяти ноль-ноль направляемся в ночной клуб «Rendez-vous», где конкретно для вас будет особое спецзадание…

Тут я сделала небольшую паузу, чтобы поэффектнее подвести свои удлиненные к вискам глазки.

Костик воспринял эту паузу как провокацию.

— Ну, не томи душу, рассказывай, что за спецзадание! — простонал он в трубку. — Или смерти моей хочешь — от переизбытка любопытства?

Мои глазки были нарисованы — огромные и чертовски выразительные, просто загляденье.

Можно было приступать к бровкам.

— Я хочу, чтобы ты жил долго и счастливо и умер в сто лет, — я улыбнулась самой себе в зеркальце. — А задание простое: держать подальше от меня, не подпускать ближе, чем на пять метров, одну даму в стиле Мерил Стрип — мамочку владельца клуба, с которым мне нужно будет спокойно побеседовать.

(Тут в самый раз заметить в скобках, что Костик — один из немногих тарасовских журналистов, не знающих Викторию в лицо, потому как свое высшее журналистское образование он получил в Москве, в знаменитом МГУ.)

— Ну вот, дожил! — патетично воскликнул Костик. — Мое дело: держать на привязи пожилых теток, в то время как другие душу отводят с молодыми и интересными мужичками. А вдруг все получится наоборот, и сынка я возьму на себя, оставив тебе мамочку?

— Батенька, да вы мечтатель!

Глазки и бровки были в норме, и я, критически рассматривая себя в зеркальце, порешила, что мой причесон выглядит как нельзя лучше — небрежные кудряшки в духе моды последних лет: все небрежно и слегка неаккуратно, словно дама только что встала и не успела толком причесаться. Стоит такая прическа, между нами, девочками, ого-го сколько, а вот я сооружаю ее самой себе абсолютно бесплатно.

В то время как Костик недовольно бурчал, хотя в его голосе проскальзывали восторженные нотки (парень просто обожает охмурять пожилых дам и, как правило, с первого взгляда становится их лучшей подружкой), я поднялась, собрала все свое барахло и отнесла в комнату, оставив на балконе лишь небрежно-эстетский натюрморт: пустой шезлонг, столик с кофейной чашкой и блюдцем, пепельница, из которой легкий вечерний ветерок поднимает легкое облачко пепла…