Аббатиса - Лорен Грофф

и посох ее блестят огорченно. Она никого не тронула, никто не притронулся к ней. В горло не впилась стрела. Ей настанет конец в другом месте, в другое время.

Вот и хорошо, говорит Вульфхильда, все кончилось хорошо.

Весьма приятно, сухо отвечает Мари.

Но какая-то женщина кричит по-английски, Мари посылает кобылу рысью вперед и при свете смоляного факела видит одну из вилланок: мать шестерых детей – им нет еще десяти – корчится на дороге, блестящие влажные внутренности ускользают из ее пальцев, падают в пыль. Нест ругается по-валлийски, сует в рот вилланке кожаный кляп, запихивает внутренности обратно, вилланка закатывает глаза, открывает рот – то ли сомлела, то ли умерла.

Отнесите ее в мои покои, велит Мари, и детей ее тоже ведите ко мне, Нест бросает на нее взгляд, полный обиды и злости за такое предательство, и отворачивается от старой подруги.

Вилланки вытаскивают на дорогу двух убитых и девятнадцать раненых. На каждого из коней – теперь это кони аббатства – взгромождают по три тела, остальных переносят за руки и за ноги на внутреннее поле, где дожидаются повозки, и надевают на уцелевших двойные повязки, чтобы путь из аббатства в город остался в тайне. Нест снует меж телами, мажет раны целебной мазью, накладывает повязки, вправляет кости. Пусть эти грешники и восстали против общины праведных дев, но монахини должны ко всем проявлять милосердие.

Мари приходится отбирать у новициаток отрезанную голову: они по очереди играют с нею в Юдифь.

Аббатиса читает молитву над монахинями, служанками и вилланками, ее голос гремит над темным полем. Я горжусь вами, дочери мои, говорит она после аминя. На их залитых луной лицах радость. Вместе, смеясь и болтая, они поднимаются на холм – к ожидающему их горячему вину и медовым ковригам.

Мари на лошади ведет повозки в спящий город. В соборе она велит отвалить камень, закрывающий оссуарий, и отправляет раненых в промозглую затхлую камору к мертвецам. Перед уходом снимает со всех повязки и угрюмо глядит в глаза каждому: она хочет, чтобы перед смертью, размышляя о самых страшных своих грехах, они вспоминали ее лицо. Мари собственными руками задвигает камень на место, слышит, как пленники стонут и пытаются кричать сквозь кляп. Они не подозревают, что еще до света в собор придут и освободят их. Мари надеется, что мрак, боль и страх оказаться погребенными заживо послужат им еще одним уроком.

Мертвых Мари лично развозит по домам, хорошо ей известным, она не раз сиживала здесь с женщинами, пила эль и ела ореховые пироги. Теперь эти же самые женщины молча забирают тела. На Мари не глядят. Не от злости. От стыда и печали. Мари хочется накричать на них. Но она сдерживается. Уезжает.

Еще не достигнув кустов ежевики, Мари по доносящимся из лачуг причитаниям понимает, что вилланка скончалась. Быть может, лишиться одной, чтобы спасти многих, не такая уж великая жертва. И все же ненужная смерть камнем ляжет на душу Мари, ей ли не знать, что детей, так рано лишившихся матери, не утешить ничем. Что ж, она сделает все, что в ее силах. Старшие девочки станут облатками, младших заберет сестра покойной. Женщины всей округи будут рассказывать истории – подруга подруге, служанка служанке, госпожа госпоже, – истории эти распространятся на юг и на север острова, истории преобразятся в легенды, а легенды послужат поучительными притчами, и самая убедительная из них станет ее монахиням двойной защитой.

4

Миновала крещенская октава[28].

Мир облекся тонким блестящим льдом толщиной с большой палец. Ветер дует ножами холода.

Мари в одиночестве мерит стремительными шагами клуатр, раздумывая на ходу. Она протоптала на льду черную тропку.

Все монахини заняты делом. В лазарете Нест и Беатрикс, новициатка, которую Нест обучает премудростям врачевания, толкут в огромной ступе целебные травы. Беатрикс приехала в обитель после Дня всех святых, и с тех пор меж нею и Нест разворачивается нечто без слов. Обе уверены, что никто не замечает, но от глаз Мари не укрывается ничего. Ее греет и душит осознание того, что скоро лекарка из-за сердечной привязанности положит конец высвобождению телесных гуморов у прочих монахинь, и лишенных облегчения Эльфгифу, Мари и неизвестных прочих, кто тайком навещает Нест, вновь ожидают телесные страдания. Мари заранее горюет.

Переписчицы склоняются над рукописями, пряхи над пряжей, ткачихи ткут холсты, кухарки пекут отборный хлеб для вечерней трапезы. Все в трудах: целый день чинили сломанное, шили хабиты, вязали чулки, делились сплетнями и историями, сушили глиняные миски и чашки в печи для обжига. В далеком внешнем мире над пылью и зноем Святой земли реет знамя анжуйских королей, но Мари предчувствует, что еще до окончания года третий крестовый поход завершится плачевно и страшно.

Любимый орленок Алиеноры ныне – оперившийся орел с окровавленным клювом, свирепый когтями и нравом.

Об Алиеноре рассказывают такое, что Мари пылает гневом. Говорят, что она распущенна, ненасытна, спит с целыми семьями, от дряхлых старцев до последних из слуг. Ходят слухи, будто удовлетворить ее способен только жеребец.

Мари пишет об этом Алиеноре, чтобы предупредить, но та лишь отшучивается.

Теперь королева свободно перемещается по свету, самоуверенно едет, куда захочет, не понимая, что и она носит с собою свою обитель, невидимую обитель без стен, обитель своих знакомых, очень большую, но все ж заключенную в тело и разум. Все души ограничены сферой собственного сознания. По крайней мере, Мари сознает наложенные на нее ограничения, Алиенора же в своей бесконечной самоуверенности почитает себя свободной.

Мари поднимает глаза, глядит в окно: режущий ветер стих, деревья в сияющих ледяных панцирях наклонились вперед, в воздухе бьется тусклый зимний свет.

В пальцах ее зарождается священный огонь, обжигает, бичует члены, собирается в горле, раскалывает зрение.

И стремительно на нее нисходит третье видение, явленное своей верной дочери Пресвятой Богородицей Марией.

Над каменными стенами огорода Мари видит голые макушки яблонь, груш, абрикосов, с этим образом зрак Мари поднимается в воздух на высоту дортуара, она видит весь сад, прислоненную к дереву позабытую лестницу, а на длинном плоском возвышении за садом – кучи спиленных веток, дожидающиеся весеннего костра. Земля в этом месте трясется, ходит ходуном, вздымается волной, точно и не земля это, не камень, не толстый слой дерна, а морская ширь, дрожь достигает даже ступней Мари, упирающихся в камень клуатра. В земле разверзается яма безупречной округлости и невиданной глубины, из ямы пробивается диковинное деревце медного цвета. Деревце растет быстро, корни