Дочь циркача - Юстейн Гордер

Я усадил его в кресло и принес две бутылки пива. Потом подошел к проигрывателю.

— Шопен или Брамс? — спросил я.

Он не ответил, тяжело вздохнул несколько раз и сказал:

— Ты говорил, что, кроме меня, у тебя никого нет.

Я сделал вид, что задумался.

— Неужели я действительно так сказал?

Его широкие плечи дрогнули. Наконец он прошептал:

— Я думал, что ты работаешь только со мной, Петтер.

— Послушай, — сказал я. — Наверное, ты имеешь в виду какое-нибудь мое высказывание десяти— или двенадцатилетней давности. Не отрицаю, тогда все было иначе.

— Но я считал, что так и останется — только ты и я.

Мне уже порядком надоело его нытье. Он поздно хватился и стал жаловаться, что в самой большой литературной пирамиде нашего времени слишком много участников, ведь он сам в течение многих лет был зависим от милостивых даров Паука. Но за добро всегда платят неблагодарностью. Стоило профессору Хиггинсу научить уличную цветочницу правильно говорить по-английски, как она тут же стала претендовать на роль его единственной избранницы.

— А тебе было бы приятно знать, что с моей руки кормится добрая половина наших писателей? Ты перестал бы тогда со мной сотрудничать?

Он кивнул.

— Но ты был доволен тем, как критика оценила твой последний роман. И Венке тоже, — напомнил я ему. —Ты получил от меня сюжет на восьми страницах, и, между прочим, за смешные деньги. Вообще-то, я согласен с тем критиком, который написал, что твой язык страдает небрежностью. Попросил бы меня прочитать рукопись, ты знаешь, за это я много не беру.

Он весь напрягся.

— Кому ты еще помогал? — спросил он.

Я приложил палец к губам.

— Ты с ума сошел?

Он подозрительно посмотрел на меня. Очевидно, думал, что между нами по-прежнему существуют доверительные отношения.

— А тебе понравилось бы, если бы я рассказал Верит и Юханнесу о наших отношениях?

— Ты помогаешь Юханнесу?

— Успокойся, Роберт. По-моему, ты переутомился. Расскажи о себе. Как тебе живется?

— Скверно, — сказал он.

Выглядел он неважно. Бросалось в глаза, что за последний год он сильно поседел. Вообще он относился к тем людям, которые долго сохраняют пышную шевелюру, но вдруг начал лысеть.

— Ты говорил кому-нибудь обо мне? — спросил он.

— Конечно нет, — ответил я, и это была чистая правда. — Мне можно доверять. Я работаю на двусторонней основе. Об этом можешь не беспокоиться, во всяком случае до тех пор, пока сам будешь вести себя прилично.

Через несколько недель он снова пришел ко мне, и опять без звонка. Я разозлился. Терпеть вторжение писателей в мою личную жизнь? Ну уж нет! Звук шагов на лестнице вызывал у меня отвращение еще с тех пор, когда мальчишки приходили звать меня на улицу играть в ковбоев или индейцев. Может, у меня гости, может, я занят приятным разговором с какой-нибудь жрицей изящной словесности. Или сижу, погруженный в раздумья. Кроме того, перед любым посещением я должен был затолкать Метра в спальню. Как ни странно, он покорно с этим мирился.

Мне стало ясно, что кто-то кому-то открылся. Скорее всего, они говорили о том, что я развернул широкую консультативную деятельность. Не сомневаюсь, что некоторые решительно отрицали, что значатся в списке моих клиентов. Я всегда умел угадывать правильно, предчувствие сродни сочинению правдоподобных историй.

В первый раз мне пришло в голову, что в один прекрасный день кто-нибудь захочет со мной поквитаться. Я уже чувствовал определенное давление и потому счел необходимым сообщить Роберту, что записывал на диктофон наши с ним разговоры. Как и то, что, получая от него чеки, каждый раз для порядка делал с них фотокопии. Я рассказал ему, что принял меры, благодаря которым мой банковский сейф откроется сразу же, как только со мной что-то случится. Я предположил, что это немного его отрезвит. Уж очень он был разгневан и раздражен, этот Роберт, высоченный, между прочим, мужик, по меньшей мере на целую голову выше меня. Я не раз убеждался, что иногда он становится неуправляемым. Впрочем, гнев у него быстро сменялся смирением и апатией, и это его выручало. Тяжело жить, опасаясь, что кто-то может воспользоваться твоим безвыходным положением. Когда человека загоняют в угол, он только усугубляет безысходность, цепляясь за несбыточные надежды, будто какое-нибудь чудо все изменит к лучшему, в таких случаях апатия бывает самым удобным душевным состоянием. Я дружески и с пониманием отнесся к нему — это тоже входило в мою систему обращения с писателями. Сказал, что от меня никто никогда не узнает о наших с ним сделках. Угостил его виски и спросил, как у него обстоят дела с Венке.

Прошло несколько лет, прежде чем я вновь увидел Роберта. Вид у него был болезненный, и он пожаловался, что переживает творческий кризис. На этот раз ему хотелось бы написать криминальный роман, сказал он, и я позволил ему выбрать один из двух сюжетов. Это было великодушно с моей стороны. Роберт знал, что сюжет, который он видел, но не купил, тут же обесценится и будет переложен из папки, где лежали истории на продажу, в папку для тех, которыми можно безбоязненно развлекать компанию. Я не мог совсем отказаться от удовольствия занимать друзей своими рассказами, необходимость иметь в запасе новые истории не позволяла мне расслабиться.

Сюжет, который он купил у меня, назывался «Тройное убийство postmortem[26]» и, возможно, отчасти был вдохновлен песней Битлз «Lucy in the Sky with Diamonds». Он занимал пятнадцать страниц, вот вкратце его содержание.

Во фламандском городе Антверпен жили три брата: Вим, Кеес и Клас. У Вима на лице было большое родимое пятно, и он с самого детства терпел издевательства и насмешки братьев. Ему шел двадцатый год, когда он встретил избранницу своего сердца, Люси, очень красивую девушку, но Кеес сумел отбить у брата Люси всего за несколько недель до намеченной свадьбы. Отношения между братьями не улучшились и после того, как один за другим умерли их родители. Они оставили подробное завещание, в котором Вим был обойден. Тут не обошлось без старших братьев. Особые старания приложил Клас, помогавший родителям составлять завещание, ведь он был адвокатом, и еще долгие годы после смерти стариков он хвастался всему Антверпену, как ловко обвел их вокруг пальца.

Однако Вим сумел выбиться в люди, торгуя бриллиантами, и с годами сколотил солидное состояние. Больше всего его огорчало, что он так и не обзавелся семьей. Других женщин, кроме Люси, в жизни Вима не было, поэтому он не имел и наследников. Единственным утешением и радостью ему служило то, что Люси изредка заходила к нему ради старой дружбы. Со временем она стала обращаться к Виму за советом — делить хлеб и постель с Кеесом было не так-то легко.

Если бы младший брат умер раньше старших, Кеес и Клас, к их стыду, унаследовали бы часть его состояния, и, когда Вим в относительно молодом возрасте заболел неизлечимой болезнью, он написал завещание, в котором была выражена его последняя воля: Кеес и Клас непременно должны вместе открыть его сейф. По Антверпену ходили слухи, что в этом сейфе хранятся бриллианты стоимостью в несколько миллионов бельгийских франков.