Тревога - Борис Георгиевич Самсонов

вооруженных людей. Ведь придут усмирять!

— Моя фамилия Сейфуллин, занимаюсь, в частности, делами народного образования в Совдепе. Заявление ваше читал. Никто не передумал?

Все настороженно смотрели то на представителя Совдепа, то на директора — как дело обернется?

— Кто согласен с текстом заявления, прошу поднять руки.

Это был Сакен Сейфуллин, впоследствии крупный государственный деятель, председатель Совнаркома республики, один из основоположников казахской советской литературы. Он опасался, что некоторые ребята струсят: одно дело подписать бумагу за спиной директора, другое — голосовать за нее в присутствии Ситникова. Тем не менее Сакен решил поступить именно так, как подсказала ему интуиция педагога новой школы. Ведь он сам еще недавно был учителем.

Воцарилась напряженная тишина. Шла внутренняя борьба: как поступить? Если подписал заявление, а не проголосовал — значит, смалодушничал, струсил. А вдруг исключат, если проголосуешь? Первыми подняли руки Монин, Кантер, Бахтиозин. Потом еще и еще. — поднялся целый лес рук.

— Кто против содержания этого заявления? Ведь вы его обсуждали в классах, на комитетах и в совете!

Чувствовалось, как нарастало напряжение в зале.

— Не надо голосовать… — послышались негромкие, приглушенные выкрики, и Ситников заметил, что особенно задорно, вызывающе протестовал против голосования Серебряков, закадычный дружок Кучковского, атаманского племяша. Это несколько приободрило директора училища, растерявшегося от такой постановки вопроса представителем Совдепа.

Сейфуллин выжидающе посматривал на учащихся.

— Тогда разрешите вслух прочитать заявление?

— Позвольте, но это клевета, подрыв авторитета! — начал было Ситников.

— Если в письме содержится ложь, ваш авторитет не пострадает, — заметил Сейфуллин.

— Да, но я не знаю, что в нем написано!

— Так почему вы заранее полагаете, что на вас клевещут?

Представитель Совдепа прочитал письмо. Те, кто не был знаком с его содержанием, теперь безоговорочно поддержали выраженный в нем протест.

— Я не могу больше оставаться в училище! — закричал Ситников.

— Да, вы правы, — согласился Сейфуллин. — Директором вы оставаться не можете, слишком уж скомпрометировали себя. Поэтому Совдеп отстраняет вас от должности. Советская власть целиком поддерживает справедливую волю учащихся об отмене закона божия.

— Это кощунство, это забвение традиций русской школы, игнорирование программы! — выкрикивал, задыхаясь, Ситников.

— Русский народ всегда восставал против традиций, угнетающих его. И вот победил, сломал старый строй, перечеркнул старые законы, теперь создает новую жизнь, а с ней и новые традиции. Декретом Советской власти церковь отделена от государства, а школа — от церкви. Отмена преподавания закона божия будет первым практическим шагом в выполнении этого декрета, имеющего огромные политические и социальные последствия.

Сакен помолчал, вглядываясь в лица преподавателей и учащихся, и словно о чем-то вспомнил. Возбужденный Ситников, теряя самообладание, срывающимся голосом прокричал:

— Как директор, я подчиняюсь инспекции народных училищ и комитету по народному образованию, только они могут отстранить меня от должности, если найдут веские основания.

— Вы, гражданин Ситников, — ответил Сейфуллин, вынимая из кармана бумагу, — отстали от жизни.

И громко, отчетливо, выделяя наиболее важные слова, зачитал решение Совета от 12 марта 1918 года.

«…постановлено: нижеследующим циркуляром уведомить учащихся и волостные власти о переходе власти по народному просвещению к Акмолинскому Совдепу.

Циркуляр по… училищу. Сообщается для сведения и исполнения нижеследующее.

1. Власть по народному просвещению в Акмолинском уезде с настоящего времени перешла к Акмолинскому Совету крестьянских, рабочих, солдатских и мусульманских депутатов.

2. Инспекция народных училищ и комитет по народному образованию, управлявшие до (настоящего) времени делами по народному просвещению, с сего времени упразднены»[1].

Он спрятал листок, предварительно показав его присутствующим.

— Разве не известно бывшему директору об этом решении?

Раздались нестройные хлопки. Преподаватели присмирели и смотрели на все происходящее кто равнодушно, а кто с нескрываемым изумлением.

— Товарищи начинают кусаться, — сквозь зубы процедил преподаватель истории Лунков, склонившись с высоты своего огромного роста к математику Красноштанову.

У порога Сейфуллин остановился и сказал учащимся:

— Всем вам замечание: обсуждали заявление, кажется, демократически — на совете, в классах, а директора, педагогов не пригласили. Таиться в таком деле не положено, тем более, что дело-то ваше правое и вас большинство…

3. НА СОБОРНОЙ ПЛОЩАДИ

Когда к толпе учащихся подошел офицер в темно-зеленом плаще, никто на него не обратил внимания. Говорили все сразу, перебивая друга друга. Спор принимал все более острый характер и готов был превратиться в кулачный бой. Ясно обрисовались противостоящие друг другу толпы. Первую возглавляли Монин, Кантер и Бахтиозин. Участники второй жались вокруг Кучковского и его дружков.

Монин почувствовал на себе чей-то упорный взгляд, оглянулся и увидел офицера, подававшего ему знаки: «Следуй за мной». Когда офицер понял, что его сигнал принят, он свернул за угол двухэтажного здания училища. Офицер мысленно отдал должное сообразительности Георгия: тот не сразу кинулся к нему, чтобы не привлечь внимания. Затерялся в толпе, потом незаметно проскользнул во двор, другим ходом выбрался на улицу, миновал здание почтамта и оказался на окраине сенного базара. Георгий внимательно оглядел пустынную улицу, базарную площадь. Офицера в плаще нигде не было.

«Он не случайно подавал мне сигналы, — размышлял Монин, — что-то случилось». Георгий видел красивого, стройного, неразговорчивого офицера в своем доме, в компании старшего брата Нестора, Кривогуза, Сейфуллина. Мысль сразу вернулась к Сейфуллину, к этому приметному казаху.

«Как он сегодня действовал! Новая власть сильна, коль такие люди управляют ею», — подумал юноша.

Георгий вздрогнул от неожиданности — кто-то положил ему руку на плечо. Это был офицер. Указательный палец он прижал к губам: «Молчи и слушай внимательно».

Вдалеке послышалось цоканье конских копыт — по улицам города метались отряды вооруженных всадников.

— Это казаки, — сказал офицер. — Запомни и передай Нестору: они готовят заговор с целью разогнать Совдеп, установить свою власть. Атаман Кучковский ждет указаний. Сигналом к восстанию будет зашифрованная телеграмма: «Шерсть в цене, начинайте стричь баранов». Сегодня же немедленно передай это Нестору…

Офицер протянул Георгию руку и зашагал по пустынной в этот час улице.

Когда всадники оказались в нескольких метрах, Георгий нагнулся, зашнуровывая ботинки, а сам внимательно вслушивался в гулкий цокот копыт. Долетали обрывки фраз:

— Объехали ночью все казачьи дворы! Теперь бы с богом…

— На Совдепию!

Потом другой, насмешливый голос:

— В маске ты больше был похож на чучело… И когда это было слыхано — на казацкую голову надевать колпак?

— Ихнюю коммунию, мать ее…

— Но-но, ты всему базару поведай!

— Базару ни к чему, а вот солдатикам ежели…

— Не говори гоп, пока не перепрыгнешь.

Всадники неторопливо пересекли соборную площадь, направляясь в сторону казарм.

— А ты что задумался, Микола, как коза перед дойкой? — Казаки захохотали беззаботно и неудержимо.

— Эй, парень! — окликнул Георгия усатый рыжий казак. — Ты что же согнулся коромыслом и глядеть не хочешь?