Тревога - Борис Георгиевич Самсонов

class="p1">Монин ждал этого окрика — казаки любят, чтоб шапки перед ними ломали.

— Кланяюсь православной вере и ее доблестным защитникам.

Георгий заметил знакомые лица, припомнил даже некоторые фамилии, хотя нелегко узнать, когда все в одинаковом обмундировании, в фуражках с красными околышами, в шароварах с малиновыми лампасами, в запыленных сапогах. Обычно в штатском — ничем не приметные люди, а военная форма делает их похожими друг на друга, подтянутыми, бравыми. Нет, весь этот маскарад — не просто казачья забава…

Тем временем офицер в плаще быстрым шагом шел в сторону Ишима. Там, недалеко от реки, в казармах, располагалась его команда.

Георгий, с безразличным видом скучающего после окончаний занятий и ко всему равнодушного ученика, миновал новый каменный корпус, предназначавшийся ранее для торгового ряда, но теперь переданный Совдепом в распоряжение Союза увечных и раненых воинов для устройства уездного Дома инвалидов. Дом находился на площади против собора, мимо которого недавно снова прогарцевали всадники, направляясь к Казачьей станице. Они стучали в ворота и ставни окон, требовали хозяина, а когда тот появлялся и приглашал гостей в горницу, отказывались, передавали приказ атамана быть наготове. Закончив объезд, всадники возвращались к атаманскому правлению. Они громко разговаривали и, как догадался Монин, чувствовали себя в полной безопасности.

4. МОНИНЫ

Дом Мониных ничем примечательным не отличался и терялся среди таких же старых строений. Небольшой палисадник обнесен аккуратной оградкой, через которую на улицу смотрят яркие подсолнухи, крупные, нарядные цветы мальвы. На ветру, дующем от Ишима, шелестят листвой рослые тополя. Ветви тополей тянутся к самым окнам, прикрывая их от палящих лучей летнего солнца.

Не одно поколение Мониных выросло в этом доме. Сейчас под крышей жила большая семья: пять дочерей, три сына — Нестор, Яков и Георгий. Ян Кантер, друг и соученик Георгия, считался родным в этой дружной семье.

Размеренно протекала жизнь в доме Мониных. Отзвуки событий, бушевавших в огромной стране, с большим опозданием доносились и в далекий степной Акмолинск.

Мамонт Иванович Монин терзался одной, не дававшей покоя, заботой — как прокормить многочисленную семью? Так было до тех пор, пока не вернулся с фронта старший из сыновей Монина — Нестор. Был он среднего роста, коренастый, широкую мускулистую грудь плотно облегала солдатская гимнастерка. Говорил Нестор быстро, пересыпая слова крепкой, порою забористой шуткой.

Отец внимательно присматривался к старшему сыну, вступал с ним в разговоры о политике и настороженно думал: «Большевик?» В поведении Нестора Мамонт Иванович улавливал что-то новое, доселе ему незнакомое, и казалось отцу, будто в доме, где глава семьи для всех испокон веков был непререкаемым авторитетом, олицетворением власти и закона, вдруг образовалось какое-то двоевластие. Сам собою начал рушиться привычный жизненный уклад. О том, что «старшой» окончательно отбился от отцовских рук (понятно, он взрослый, хочет самостоятельности, только вот к какой жизни прибьется?), Мамонт Иванович часто задумывался. Для него было ясно, что Нестор против временных комиссаров и земских начальников, не признает и городскую управу, ругает и крестьянского начальника, и атамана Кучковского. Словом, он против власти. Но ведь жизнь без власти, что телега без коня — будет стоять на месте, не сдвинется! Власть строго карает тех, кто ее не признает. Спихнули царя — о том печали нет. Стали временные — так они, видно, власть непрочная, если позволяют Нестору и его товарищам выступать против. Как соберутся — весь разговор о Советах, о большевиках, о Ленине. Заодно с Нестором и Яков. Георгий, хоть и подросток, тоже с ними…

И все полнее чувствовал Мамонт Иванович, как дом будто надвое раскололся. А все идет от него, Нестора: И где он этого духу противозаконного набрался? Отец собирался с мыслями и ждал подходящего момента на полном серьезе поговорить с сыновьями: отцовский долг — наставить их на путь праведный.

Монин-старший не понимал убеждений своих сыновей, а после февральской революции даже осуждал их призывы на собраниях и митингах к борьбе за власть Советов.

— Вон сыновья Ачкаса, — ставил их в пример Монин-отец, — хозяйственные, в политику не лезут, цену копейке знают.

И когда один из сыновей Ачкаса посватался к младшей сестре Мамонта Ивановича, он не без тайного удовольствия посчитал брак очень удачным. Ведь породниться с зажиточными Ачкасами были не прочь многие акмолинские семьи. Ни алчности, ни хитрой дальновидности не разгадал Мамонт Иванович в Ачкасе и когда началось веселое свадебное бражничанье. Чокаясь со сватом и подмигивая сестре, с достоинством старшего брата и преуспевающего хозяина, он хрипловатым голосом басил:

— Мы с тобой, сват, в согласии будем помогать молодым, пока на ноги не встанут…

Льстивый и жадный Ачкас, отводя глаза в сторону и, по-бабьи подхихикивая, все повторял:

— Будет приплод, да будет ли доход?

Две тайные мысли вынашивал Ачкас. Если укрепится и верх возьмет Совдепия, его не потрясут: там верховодят сыновья Монина и их друзья — большевики. Ну, а если рухнет Совдепия, черт с ними, с Мониными! У новой власти он будет в почете!

Мамонт Иванович думал о другом. Он видел беспорядки в том, что крестьяне-бедняки самовольно захватывали земли у богатых казаков и переселенческого управления и производили порубки леса, смещали неугодных чиновников. А что делали акмолинские фронтовики? Отбирали у купцов мельницы, у церквей — землю и передавали крестьянам. В Акмолинске арестовали судью за взяточничество и лихоимство. А что было Первого мая 1917 года!

В тот день на городской площади собралась большая толпа. Нарядившись в новые сапоги, накинув на плечи черный выходной пиджак, чисто побрившись и закрутив в колечки кончики длинных усов, Мамонт Иванович любопытства ради пошел посмотреть народ. Гудит площадь, словно пчелиный улей! Ремесленники, купцы, приказчики, казаки в форменных фуражках, солдаты. Под перебор гармошки парни и девчата отплясывали русскую. Сквозь гомон и гул шумящей и настороженной толпы прорывались митинговые голоса невесть откуда появлявшихся ораторов. Их тотчас же окружали плотным кольцом и слушали.

Сквозь шум и говор толпы Мамонт Иванович и Георгий различали знакомый звонкий голос, отчетливо и уверенно произносивший сразу же западавшие в сознание фразы:

— Они несут лозунги, на которых начертаны отвергнутые и проклятые народом слова: «Война до победного конца». Они кричат: «Да здравствует Временное правительство!» и, как ширмой, прикрываются хоругвями, иконами и крестами, благо у церковного предтечи этого товара сколь угодно. Они митинг свой открыли молебном с многолетием. Но кому поется это многолетие? Кому? Прапорщику Петрову — ставленнику Временного правительства в Акмолинске, атаману Кучковскому да крестьянским начальникам, которые только и думают о том, как крестьян ограбить и без земли оставить. Им нужна война, чтобы народ от революции отвлечь и удержать власть. Не дайте