Фаворитка короля - Анна О'Брайен

— Отпустите меня, государь! — потребовала я. — Нельзя волновать королеву такими пустяками. Ей сегодня очень нездоровится. Куда вы меня несете?

— Не знаю, — проговорил он и резко остановился. Посмотрел в мои глаза, растерянный не меньше меня. Его глаза были совсем близко, а на виске я ощущала его горячее дыхание. — По правде говоря, Алиса, вы не на шутку перепугали меня. Вам больно?

— Нет! — Это я знала, ощущала всем своим существом. — Отпустите меня. Зачем нести на руках, если я прекрасно могу идти сама?

— Ну, поначалу мне это показалось вполне естественным. — Морщинки, залегшие в уголках рта, стали наконец разглаживаться. — Уж позвольте мне быть галантным кавалером и отнести вас в безопасное место.

Я слышала, как итальянец ласково хлопочет над своим механизмом, слышала голоса воинов. Чувствовала, как близко стоят слуги.

— Отпустите, государь! — попросила я снова. — На нас смотрят.

— Велика ли важность? — Брови его взлетели вверх, словно такая мысль не приходила ему в голову.

Но я-то понимала, что важность велика. Часу не пройдет, и об этом узнает весь двор.

— Да отпустите же меня! — вскричала я, забыв обо всяком этикете.

Эдуард вдруг резко свернул в часовню, прошагал в самый конец и усадил меня на сиденье в первом ряду, создав видимость уединения.

— Ну раз вы так настаиваете…

И, опустившись на колени, поцеловал меня. Не коснулся пальцев в знак вежливости. Не одарил братским поцелуем в щеку (как я представляла себе братский поцелуй). Не скользнул целомудренно по губам, как поступал, бывало, мой супруг Дженин Перрерс, если уж оказывался рядом со мной. Нет, Эдуард крепко взял меня за локти, прижал к себе, его губы жадно, по-хозяйски приникли к моим, и длился этот поцелуй дольше, чем удар сердца.

Наконец он поднял голову, и я растерянно взглянула на него. Мысли мои разбегались, путались, кровь бешено стучала в висках.

— Вам не следовало так поступать, — с трудом выговорила я шепотом. — Так делать нехорошо.

— Вы станете поучать короля, как ему вести себя, мистрис Алиса?

Он печально улыбнулся, потом поцеловал меня еще раз. С не меньшей страстью, самозабвенно. А оторвавшись, проговорил:

— Это вам не следовало смотреть на меня так доверчиво.

— Так это я виновата? — взвизгнула я (увы, именно взвизгнула). — В том, что вы целуетесь с фрейлиной своей супруги?

На мгновение рядом с нами возникла тень Филиппы. Мы оба словно ощутили ее присутствие: я видела это ясно по глазам Эдуарда, как видел он, не сомневаюсь, по моим глазам. Еще в его глазах была горечь, черты лица посуровели, а голос обдал меня холодом:

— Нет, Алиса, вы ни в чем не виноваты. Только я один. Вы могли пострадать, мне нужно было обращаться с вами более бережно. — Я задыхалась от волнения, а когда по телу пробежала нервная дрожь, Эдуард выпрямился. — Вам холодно. — Он сбросил с себя котарди без рукавов, которое надел поверх всего, чтобы не замерзнуть в церкви, и набросил на мои плечи. Руки его задержались там, и я снова почувствовала жар во всем теле, в висках горячо запульсировала кровь.

— Государь… — взмолилась я, услыхав чьи-то шаги невдалеке. Эдуард отступил на шаг и заставил себя терпеливо выслушивать бестолковые вопросы лекаря, который в итоге велел мне хорошенько отдохнуть, чтобы телесные жидкости[36] могли вновь циркулировать нормально.

— Я велю проводить вас к королеве, — решил Эдуард, когда лекарь закончил давать указания и удалился.

Конечно, подумала я, так будет лучше всего — оказаться как можно дальше от этого слишком уж притягательного, неотразимого мужчины. Потом я пораскинула мозгами.

— А что теперь будет с часами, государь? Королева же станет спрашивать меня.

— Ко всем чертям часы! — набросился он на меня в припадке неожиданного гнева. — Я не жалею о том, что поцеловал вас. Я нахожу вас притягательной, пьянящей… — Он ожег меня таким сердитым взглядом, словно я была и вправду виновата во всем этом. — С чего бы это?

— Просто вы на миг испугались, государь. Не думаю, что вы станете вспоминать об этом завтра, когда никакой опасности не будет, а часы починят. — Ах, но я-то вспомню, и не раз.

— Это не минутный порыв. А вы разве ничего не чувствуете? — настойчиво спросил он, глядя на меня ястребиным взором.

— Не знаю даже, — уклонилась я от прямого ответа.

— А мне кажется, что отлично знаете!

— Да какая разница? Я — фрейлина королевы.

— Господи помилуй, мне и самому это известно! — воскликнул он по-прежнему сердито. — Скажите лучше, что вы думаете об этом происшествии, Алиса!

— Хорошо, скажу. Это и впрямь происшествие, и весьма прискорбное. Но все же я думаю, что вы — самый необыкновенный человек, какого я только встречала. — Разве я погрешила против истины?

— И только? Я хочу услышать от вас больше. — Сейчас он был настоящим повелителем, тело его напряглось, как тугой лук, руки крепко держали меня. — Я хочу увидеть вас раньше, чем наступит завтра. Я все устрою. Приходите ко мне нынче ночью, Алиса.

Он не спрашивал моего согласия. Не давал никаких нежных обещаний. Он приказывал, как подобает истинному Плантагенету. Я не питала иллюзий относительно того, что меня ожидает. Кажется, впервые в жизни я не нашлась, что ответить, даже мысли ни единой не мелькнуло.

А королеве я сказала, что с часами возникли некоторые затруднения, но его величество самолично за всем надзирает.

Отдавала ли я себе отчет в своих поступках? Видела ли, как развиваются события и к чему они идут, с самого начала? Замечала, как под ногами у меня разверзается пропасть? Или пыталась скрыть правду даже от себя самой?

Да все я понимала, конечно, уж дурой-то не была. Во всем отдавала себе полный отчет. Знала, когда впервые сумела привлечь его внимание. Не могла не заметить, как в своих ребяческих записках стала называть его чаще Эдуардом, чем королем, а с тех пор как он подарил мне кобылу, я и думать о нем стала все больше как об Эдуарде, как о мужчине.

Старалась ли я его очаровать, заманить в ловушку, завлечь в свои сети, как много лет спустя станут утверждать злые языки? Была ли я соучастницей в этом соблазнении?

Соучастницей была. Но ловушки? Их я ему не расставляла. Когда это женщине удавалось заманить в ловушку Плантагенета? Эдуард умел думать и всегда поступал по-своему.

Пустила ли я в ход все свое коварство?

Нет, чего не было, того не было. Слишком велика была моя преданность королеве. Вопреки всему, что наплели злые языки, я чувствовала свою вину перед ней. Филиппе я была обязана всем, что имела, а я предавала ее. Укоры совести ранят больнее, чем острые зубы злополучной обезьянки.