Та, которой не должно быть... - Лариса Соболева

– Он на всех орет.

– Ага, если б ты слышал! Да, мне не поддается расследование, я чувствую себя бездарной. Глупо? (Он не ответил, потому что сердит, и Лариса, наконец, испугалась.) Если б мне не удалось поступить сюда, мы с тобой не встретились бы, так что надо благодарить работу, где мы познакомились.

Виталик отходчив. Еще не глядя на свою Ларису, он обнял ее за плечи на ходу, прижал к себе и чмокнул в нос.

– Обещай, что ты никогда не будешь на меня дуться, – мигом поставила условие она.

– Надо быть дураком, чтоб такое обещать.

Во дворе Виталик открыл дверцу авто, Лариса порывисто обхватила его за шею руками, зашептав:

– Не отпущу, пока не пообещаешь. Я же не ревную тебя к твоим увлечениям! А ты встаешь ни свет ни заря, делаешь свою длиннющую китайскую гимнастику – и к тебе не подойди! А я ни слова. Но мне-то хочется просыпаться рядом с тобой…

– И ты пойми: время надо любить, стало быть, ценить и беречь. Время – главное удовольствие, Лариса, его же немного нам отпущено. А работа – одна из составляющих единиц главного удовольствия, но она не должна стать всем, заменить остальную жизнь. Если научишься держать баланс и верно распределять время, твоих сил хватит на все увлечения, трудные задачи начнут поддаваться, жизнь приобретет оттенки, о которых ты не подозревала.

Да-а, Виталик кладезь: на все случаи жизни у него есть цитата из Конфуция, Лао Цзы или китайского учителя, их высказывания он умеет развить и преподнести по-своему. В такие моменты Лариса чувствовала себя немножко дурой, что не соответствовало действительности и задевало ее, а сегодня так вовсе раздражало.

– Ого, а ты зануда, – шутливо сказала она.

– Я прагматик в хорошем смысле слова.

Он сдался. И Лариса успокоилась, устроилась с максимальным комфортом в салоне, уставившись в окно. Ее убаюкивал ночной город и, как в миг между сном и явью, в голове сменяли друг друга образы и картинки с невероятной скоростью. Так она увидела Эдгара и вспомнила, очнувшись:

– Забыла рассказать… Эдгар! Он же был у меня… в понедельник.

– И что?

– Невероятно, но он, это было до отъезда в Китай, поручил расследовать убийство на даче частному детективу, некому Ганину.

– Хм! А мне – ни полслова.

– Ганина убили зимой. Я обещала узнать результаты следствия, да не успела. Думаю, этот человек пострадал из-за дачного дела.

– Ерунда, – бросил Виталий. – Я лично делал вскрытие. Ганин потерял сознание из-за побоев и умер от переохлаждения. У него был шанс выжить, если бы его вовремя нашли или случилось это в другое время года. Так что, дорогая, смерть Ганина – досадная случайность. Ну, не повезло старику встретиться с негодяями, которые и били-то неумело, уж поверь мне, доке.

Лариса открыла было рот, чтоб рассказать, как ездила с Эдгаром в загородный район… и прикусила язык! Она не знала, какова будет реакция, вдруг Витальке что-то там покажется? Нет, не так. Лариса бабьим нутром почуяла: Витальке не понравится ее активное участие в жизни друга. Опасения и страх потерять этого потрясающего человека, по-настоящему любящего ее, чего в жизни Ларисы не случалось, перекрыло строптивое желание – рассказать и посмотреть, что будет.

– Я поговорю с Эдгаром, – сказал Виталий. – Ему нельзя самостоятельно возвращаться к дачному несчастью, а то его, чего доброго, добьют.

* * *

Лежа на животе, обхватив подушку руками, он смотрел на ее дивный профиль, верил и одновременно не верил, что такое возможно: Нина и не Нина. А голос Эдгар услышал знакомый до жжения в сердце, голос Нины:

– Зачем ты мне рассказал?

Все равно она не может быть в полной мере Ниной, потому что… Эдгар не знал – почему! И похожа она больше на галлюцинацию, но он целовал эти губы, гладил эту кожу – они настоящие. Тогда кто эта странность с теми же золотистыми глазами, ленивыми движениями и повадками испорченного ребенка? Кто она – укротившая за каких-то три дня его бесов, изъедавших нутро?

– Зачем? – повторила она и посмотрела на него. – Чтоб я пожалела тебя?

Эдгар решил больше не путаться в Нинах, иначе свихнешься, разумней принимать все как есть. Это трудно, потому что необъяснимо. Но, в конце концов, на земле необъяснимых явлений слишком много, чтобы ломать над ними голову. Эдгар обнял ее. Прикоснувшись телом к телу Нины, почувствовав живое тепло, ощутив на своем лице ее дыхание, он в сотый раз за эти дни убедился, что она не призрак, и ответил:

– Хочу, чтоб ты обо мне все знала. И я хочу знать о тебе все… все…

Эдгар закончил поцелуями, Нине они нравились, поэтому только через длинную паузу она сказала:

– Но обо мне ты и так все знаешь.

– Не все. Я не знаю, откуда ты пришла.

Ну, вот опять, опять он вернулся к непонятностям, а она не дала ответа:

– Какая разница?

Нина встала с неудобного горбатого дивана, у которого под кожаной обивкой ощущались пружины, подняв вверх руки, вытянулась в струну, потом подошла к окну. У нее осталась привычка, раньше бесившая его, – ходить по дому голой… Осталась? Эдгар думал об этой Нине, как о той.

– Разве здесь можно жить? – произнесла Нина, глядя в темное пространство за окном. – Это медвежий угол. Здесь фонарей мало…

– Зачем тебе фонари?

– Просто так, – пожала Нина плечами. – Они дают свет. Это неприятно, когда темно. Посмотри, там сплошная темень, как будто ничего, ничего-ничего за окном не существует, будто там черная впадина без конца и начала. А еще холодно. У меня темнота связывается с бесконечно холодным пространством, в котором не существует тепла ни в каком виде.

Перевернувшись на спину, Эдгар закинул руки за голову, стараясь не вслушиваться в декадансный лепет Нины. Он давно не чувствовал себя абсолютно безмятежным и буквально ловил кайф от этого состояния, оттого и интонации его были умиротворенными:

– Ну и пусть там темно, а здесь тихо, тепло… Хочешь, добавим света, включим все электричество, зажжем свечи? Мне нравится здесь… мне нужно уединение.

– Уединение? – повернула к нему голову Нина. – Зачем?

– Уединение дает независимость.

– От чего?

– От чужих желаний, взглядов, мнений, позиций, от… от навязывания всего чужого. Жить в уединении – значит быть самим собой.

– У тебя что, нет друзей?

– Есть. Только живут они в другом мире.

– Умерли?

– Почему сразу – умерли?

– Так рассуждать может человек, у которого никого нет на свете и который никому не нужен.

Бывает, она как скажет – без деликатных намеков, с безжалостной прямотой, но со знанием жизненных коллизий, так просто в самое больное место падает. А он начинает гадать: сколько лет этой девочке – двадцать или в районе шестидесяти? Вот и сейчас она попала в точку, не предполагая, что ее вывод – словно кошачьи когти по нему прошлись, что об этом не говорят вслух.