Властелин ее сердца - Моника Маккарти

В любом случае, какое ей дело? Она уже переросла свое увлечение, не так ли? Кроме того, он выразил свое отношение к ней предельно ясно: они – враги. Розалин этого не забудет.

Побег – вот о чем ей нужно было думать. А не о высоченных, широкоплечих, мускулистых грубиянах.

Отведя взгляд в сторону от мужчины, снискавшего столько женского обожания, Розалин сосредоточила свое внимание на детях. Когда они отошли от нее, она спросила Каллума, можно ли ей вымыться перед тем, как они отправятся в путь. Быстро бросив взгляд в ту сторону, где Роджер стоял с Малкольмом и еще одним молодым воином (он знал, что она не попытается бежать без племянника), Каллум кивнул и попросил ее не задерживаться.

Она поспешила к реке, свернула налево, где река поворачивала и где была небольшая рощица, которая скроет ее от чужих глаз и обеспечит необходимое уединение.

Розалин не лгала. Она действительно хотела вымыться и отмочить руки в холодной воде, но ей также необходимо было пополнить запас лент, чтобы оставлять след для брата. Несколько розовых лоскутков еще лежали в ее кошельке, но ее сорочка была украшена на горловине и рукавах маленькими светло-голубыми бантиками из атласной ленты. Дорогой наряд, выписанный из Франции, заставил даже ее снисходительного брата приподнять бровь, но она не думала, что он расстроится из-за его порчи в данных обстоятельствах.

На самом деле, почти весь ее когда-то изысканный наряд пришел в полный беспорядок. Сняв плед и плащ, Розалин отряхнула их, насколько это было возможно, и положила на пенек. Она принялась стирать грязь и сажу с темно-синего шерстяного верхнего платья с подолом, горловиной и боковыми разрезами, отделанными золотыми расшитыми лентами, но было очевидно, что даже хорошая чистка и глажка не спасут нарядное платье после таких испытаний.

Более светлое нижнее платье было в гораздо лучшем состоянии, за исключением подола, который выглядывал из-под верхнего платья. Но Розалин не собиралась снимать верхнее платье – ей нужны были все слои одежды, чтобы не замерзнуть. Фасон обоих платьев был с очень обтягивающими рукавами и лифом, и она не без труда ослабила шнуры верхнего платья на груди и нижнего платья на боках, чтобы добраться до сорочки.

Оторвав столько ленточек, сколько могла достать, Розалин засунула их в кошелек, все еще свисающий с пояска на талии. Потом, встав на колени у берега, она опустила руки в ледяную воду и плеснула ее себе в лицо. Вода была очень холодной, но бодрящей. Розалин мыла лицо до тех пор, пока вода не перестала быть серой от сажи.

Было так приятно чувствовать себя чистой, что Розалин подумала, не вымыть ли ей волосы, но побоялась подхватить простуду, разъезжая верхом с мокрой головой. Однако она воспользовалась возможностью вымыть верхнюю часть тела, насколько это было возможно с распахнутой одеждой.

Она была так поглощена своим занятием, что не услышала, как Бойд подошел к ней.

– Пора ехать. Мужчины уже…

Его голос замер. Розалин потребовалось несколько мгновений, чтоб понять, почему. Она вскочила с колен и обернулась, не думая. Его взгляд остановился на ее груди и замер, как и его голос.

Быстрый взгляд вниз объяснил ей причину. Ее сорочка была насквозь мокрая после мытья. Тонкая, почти прозрачная ткань облепила ее грудь, в мельчайших деталях обрисовывая каждый изгиб, каждый контур, каждый сантиметр тела. Розалин с таким же успехом могла быть обнаженной.

Она втянула в себя воздух, что было ошибкой, поскольку только подчеркнуло рельефность ее груди.

Робби издал тихий звук, словно от боли, и это заставило каждый дюйм ее тела загореться, как будто ее обдало пламенем.

Розалин сделала движение, чтобы прикрыться, но он схватил ее за запястье:

– Не нужно. О господи! Пожалуйста, не нужно.

Ее снова бросило в жар, который, казалось, исходил от него горячей, расплавленной волной, заставляя твердеть ее соски.

Робби издал глубокий страстный мужской стон – она почувствовала прилив чего-то горячего и влажного между ног. Это что-то накапливалось, становясь все горячее и болезненнее.

Его лицо стало жестким, пронзительным, более опасным, каким она его еще не видела. Казалось, весь налет цивилизации сорван и не осталось ничего, кроме неистовства примитивного самца.

Он смотрел на ее грудь, словно никогда не видел ничего настолько желанного. Как будто он с трудом сдерживался, чтобы не дотронуться, не завладеть ею.

Когда и взгляды встретились, Розалин испытала шок, словно молния ударила в позвоночник. Никто никогда не смотрел на нее с таким неприкрытым вожделением. Воздух был заряжен чем-то, чего она не понимала. Неистовство эмоций, захвативших их, было всепоглощающим.

Мужчины хотели ее и раньше, но так – никогда. Сейчас это было дикое, опасное и неуправляемое желание, отличное от всего, что она когда-либо испытывала, и на мгновение это испугало ее.

Робби пугал ее. Розалин хотела думать, что знает его, но Робби Бойд, закаленный воин, был вовсе не благородным повстанцем, за которым она наблюдала, когда была девочкой. Она была наедине с одним из наиболее устрашающих мужчин в Шотландии, разбойником, варваром. Она была полностью в его власти, и неопределенность ситуации, ее собственная беззащитность наполнили ее холодом ужаса.

Робби потребовалась минута, чтобы понять, что он пугает ее.

Перед этим он был совсем потерян. С того момента, когда она обернулась, с каждым дюймом этой мокрой сорочки, облепившей ее грудь, у него в голове не осталось ни одной рациональной мысли. Для мыслей просто не было места, настолько его голова кружилась от сладострастных представлений.

Дьявол! У него в голове не было места ни для чего с момента, когда он увидел ее. Даже сны его были о ней. Образ ее заставил его проснуться возбужденным и беспокойным этим утром. Образ ее приходил к нему в течение дня слишком часто. Образ, который, как оказалось, был далеко не таким впечатляющим, как реальность.

Этот образ будет преследовать его до конца жизни. Женская грудь, которую он увидит в будущем, будет страдать от сравнения с ее грудью.

Самое смешное в этом было то, что Розалин совсем не была похожа на его идеал. Робби любил женщин высоких, полнотелых, с нежными сочными сосками. Ему нравилось зарываться головой между мягкими холмами плоти, смотреть, как они подпрыгивают и колеблются, когда он движется внутри тела. Ему нравилось брать в рот большой твердый сосок и играть с ним зубами и языком.

Не то чтобы он был против разнообразия. Но его идеал был таким.

До настоящего момента. Два идеально закругленных холмика ее груди были далеко не пышными. Они полностью утонут в его руке. Но форма была идеальной – филигранной в каждой детали. Природа была готова посрамить любого греческого скульптора.

Холмики были высокими, круглыми и твердыми, идеально соразмерными ее грудной клетке и талии, соски – маленькими, светло-розового цвета. Когда они затвердели под его взглядом, то были не больше жемчужин. Не много, чтобы покусывать между зубами, но Робби мог бы почувствовать крохотные кончики на своем языке. Ему понадобилась вся сила воли, чтобы не протянуть руку и не потрогать сосок пальцем, не обвести сморщенный кончик, не ущипнуть его нежно и не проверить, такой же он идеальный на ощупь, как и на вид.