Самая шикарная свадьба - Анна Богданова

– В близком общении с женщинами, конечно! В чем же еще!

– Жень, ты не обижайся, но Икки мне очень дорога, а ты ее предал, и я убеждена, что не имею права с тобой разговаривать и поддерживать дружеские отношения, – неожиданно для себя выпалила я.

– Ну, ты даешь! – поразился Овечкин. – Что за детский сад! Икки твоя подруга, я твой друг, нас с тобой связывают несколько иные отношения.

– Это какие же?

– Ты вспомни студенческие годы – мы были тогда неразлучными друзьями, хотя я и знать-то не знал о вашем содружестве! Если ты вот так просто можешь отвернуться от друга, тогда прощай!

– Нет, нет, Женька! Ты прав, я, наверное, погорячилась. Но ты должен меня понять – мне обидно за Икки.

– Мы взрослые люди и вправе самостоятельно выбирать себе партнеров. Когда у тебя был роман с Кронским, я тебя только поддерживал, хотя все остальные называли ваши отношения аморальными. Слушай, а давай встретимся, поболтаем. Честно говоря, я скучаю без содружества, – признался он, и мы договорились встретиться с ним в метро на «Тверской».

Через два часа я стояла в центре зала и высматривала в толпе Овечкина.

– Ты что глядишь на меня в упор и не видишь?! – удивился Женька.

Боже мой! Какая грандиозная метаморфоза произошла с ним! Как сильно он изменился! А ведь прошла всего неделя с тех пор, когда Овечкин обозвал свою невесту шлюхой, за что получил от нее размашистую пощечину и, отказавшись жениться, хлопнул дверью и ушел.

Он вдруг показался мне выше – то ли оттого, что перестал стесняться себя самого и выпрямился, то ли оттого, что купил ботинки на каблуках. Раньше он ходил так, будто хотел, чтобы его никто не замечал, чтобы люди не догадывались о его существовании. Сейчас он нес себя, расправив плечи и высоко подняв голову. Мой давний друг всегда напоминал мне желторотого цыпленка – жалкого и беззащитного. Теперь передо мной стоял ну если не орел, то уж точно подорлик – тоже, кстати, птица из семейства ястребиных.

Овечкин полностью сменил имидж – распрощался наконец со своими длинными несуразными патлами и сделал нормальную короткую мужскую стрижку, которая изменила его кардинально. Снял очки и, видимо, стал пользоваться линзами, отчего выглядел уверенным и решительным. Мешковатые джинсы с вытянутой футболкой заменил светло-бежевый летний костюм, будто по нему сшитый. Одним словом, это был совсем не тот Женька, который минувшей осенью заявился в кафе в женском наряде и сообщил членам содружества о том, что он готовится к операции по смене пола; это был не тот Овечкин, которому мы рассказывали все свои беды и тайны, с которым обсуждали последние тенденции моды и шлялись по магазинам женского нижнего белья.

Мы сели на лавочку на Тверском бульваре.

– Ты так изменился, – наконец сказала я.

– Фитнес, массаж, солярий, – небрежно проговорил он, но тут же с нескрываемым беспокойством и каким-то отчаянным разочарованием проговорил: – Я столько времени копил деньги на операцию… Столько работал… Ты ведь знаешь, многое я пишу вследствие необходимости, пишу к сроку, написываю по три с половиною печатных листа в два дня и две ночи. Я – почтовая кляча в литературе, и многие, о, очень многие уверяют, что от моих текстов пахнет потом и что я их слишком обделываю. – Овечкин любил применять к себе эту фразу, сказанную когда-то Достоевским, тем самым сравнивая себя с великим пророком девятнадцатого столетия. – Но ты не представляешь, с какой скоростью они уплывают – испаряются, как утренняя роса на солнцепеке! А тебе не нравится, как я выгляжу?

– Нравится. Тебе так намного лучше, но ты стал, стал… – я никак не могла выговорить слово «чужой».

– Какой я стал? – спросил он, и взгляд его устремился на проходившую мимо девицу в короткой юбке: – Ах! Какие ножки! – восхищенно воскликнул он.

Я разозлилась и выпалила:

– Чужим ты стал! Вот каким! Неродным! Далеким! Мужланом и бабником!

– Ой, перестань! – легкомысленно отмахнулся он. – Ты лучше расскажи, как у тебя-то дела? Как с Власом?

– Подали заявку, через месяц свадьба. А вот Икки страдает. Она хоть и молчит, но я же вижу, что она тебя, дурака, еще любит! – Овечкин самодовольно задрал нос, и я тут же пожалела, что сказала ему об этом. – Но, скорее всего, я ошибаюсь. У нее сейчас полно дел, так что и времени нет о тебе думать, – поправилась я.

– Чем это она так занята?

– Аптеку собственную открывает.

– Чего? – на минуту его лицо приняло свое обычное выражение – недоуменности и беззащитности. – Откуда у нее деньги-то?

– Ей Пулькин приятель помогает. А что ей еще оставалось делать? Ведь с работы она ушла по твоей милости!

– Я-то при чем?

– Не надо было у нее перед глазами маячить в обществе долговязой девицы!

– Так вот, значит, почему она уволилась! – Овечкин задумался на мгновение, потом вдруг как толкнет меня под локоть: – Ты посмотри, посмотри какая! – он впился взглядом в толстушку, что присела напротив.

– Она ведь жирная!

– Ну и что! – удивился он, и тогда я поняла, что Овечкин с того момента, как хлопнул дверью после разборки с Икки у меня дома, вдруг полюбил всех женщин. Для него не существовало некрасивых, кривоногих, толстых, худых, лысеющих, слишком длинных или слишком маленьких. Все недостатки для него превращались в достоинства, в изъянах он видел индивидуальность и неповторимость. – Слушай, Маш, а тебе не кажется странным, что мы с тобой сто лет знаем друг друга и за все эти сто лет ни разу не были близки, как бывают близки мужчина и женщина?

– Овечкин! Да ты совсем сдвинулся!

– Почему сразу сдвинулся?! – И он перешел в наступление: – Когда я хотел всерьез сменить пол, вы меня отговаривали в четыре глотки, а когда я стал настоящим мужиком, вам снова чего-то не нравится! У тебя скоро свадьба, можно и погулять напоследок. Поехали ко мне! – Я смотрела на него широко раскрытыми глазами, от возмущения потеряв дар речи. – Ой, не хочешь, как хочешь!

Вдалеке показалась высокая, худая блондинка. Она дефилировала по бульвару, словно по подиуму, профессиональной походкой «от бедра»; и миновав нашу скамейку, быстро удалялась в перспективе размашистых тополей. Женька не мог отвести от нее взгляд – он не удержался и вдруг рванул вслед за костлявой девицей. Я встала со скамьи и медленно пошла к метро, думая, что содружество окончательно и бесповоротно потеряло одного из своих членов и что Овечкин сошел с ума.

* * *

Сегодня пятница, а вчера вечером Влас повертел у меня перед носом билетами на море и, спрятав их в шкаф, напомнил о предстоящем банкете. Потом раздвинул огромный прямоугольный стол и поставил его посреди гостиной.

– Сходи за продуктами – купи все, что тебе потребуется. Про напитки не забудь. Кстати, Илья Андреевич кроме водки ничего не пьет. Посуда в стенке, деньги в шкатулке. Мы подъедем к семи. И вот еще что… Сними ты эти свои памятки, – сказал он сегодня с утра и отправился на работу.