Темный инстинкт - Татьяна Степанова

Вековые липы и клены, полуразвалившаяся «господская» ограда, круглая клумба, а на ней георгины, львиный зев и душистый табак вперемешку с сочными сорняками. Бледнолицый, тихий с виду паренек в синем ватнике старательно подметал двор новенькой метлой. В песке у ограды рылись рябые куры. Серый кот — хвост трубой — шествовал по тропинке к пожарной кадке под навесом из шифера.

Скрипнула дверь, обитая дерматином, — на крыльцо дома вышла старуха в белом халате, косынке и войлочных тапочках с охапкой скомканного постельного белья.

Узрев ее, парень вдруг бросил метлу, запрыгал на одной ноге, издавая низкое утробное гудение — точно шмель или мальчишка, изображающий самолет.

— Не пыли, голубь, — старуха вытряхивала белье и запихивала его в черный пластиковый мешок. — И метлу подбери. Тебе Наталья Алексеевна что наказала делать?

Двор мести. Полоса-то твоя взлетная без сучка без задоринки должна быть. Во-от. А ты что ж? Как взлетать будешь, зацепишься. Вот истребитель твой и развалится. Как же это, а? Хорошо ли будет?

Парень послушно поднял метлу и снова принялся за работу. Кравченко запер машину и наблюдал за «дворни» ком-истребителем", стараясь не ухмыляться. Старуха окинула его взглядом, но ничего не сказала. Из-за угла дома появился Сидоров, а с ним маленькая, точно Дюймовочка, женщина в сияющем белизной халате.

— Вот, Наталья Алексеевна, знакомься. Это Вадим, — Сидоров подвел ее к Кравченко. А тот не преминул подметить, какими именно глазами (само влюбленное ожидание) завбогадельней смотрела на приосанившегося опера.

Сидоров был выше ее почти на две головы. И, представляя Кравченко, все норовил приобнять невзначай, утверждая свое преимущественное владение: смотреть, мол, смотри, остальное — не моги. Иначе — в морду.

Наталья Алексеевна, врач-психиатр и заведующая этого скорбного заведения, была женщиной «ясной» — из породы тихих, улыбчивых и явно знающих цену своему уму.

Крашеная, коротко стриженная блондиночка с нежной кожей, почти совсем не пользующаяся косметикой — ни к чему, свежесть и так — дар от бога, очень близорукие зеленые глаза, дымчатые очки-хамелеоны, тонкие длинные пальцы, полное отсутствие маникюра, а на безымянном пальце — серебряное колечко с бирюзой. И негромкий спокойный голос. Словом — прямая противоположность Сидорову (и тем наверняка ему и нравившаяся).

— Мы к вам за маленькой консультацией, — бойко выдал Кравченко. Надо же было что-то сказать, чтобы пресечь эту нежную идиллию. — Мы вам не помешали?

— Нет. Буду очень рада помочь.

— Наталья Алексеевна, там суточный анализ мочи готов! Сами будете смотреть результаты или мне заняться? — из двери высунулась рыжая медсестра.

— Товарищи из милиции приехали, Клавдия Петровна.

Будьте добры, сделайте все сами. Я потом подойду.

Кравченко, зачисленный в «товарищи из милиции», кивнул на здание интерната.

— Серьезное у вас хозяйство, Наталья Алексеевна.

— Идемте в мой кабинет, — просто пригласила она.

Двери в «Гнезде кукушки» были что надо: внутри железные, снаружи обитые войлоком и дерматином — хоть лбом бейся. И все до одной без ручек! Наталья Алексеевна и весь медперсонал имели специальные ключи. Вставишь такой в замочную скважину, повернешь, откроешь. А без ключа даже ухватиться не за что. Коридор в этом доме скорби был узкий и весь сплошь пластиковый (казалось, что серый линолеум покрывал не только пол, но и стены, и потолок).

Лампочки — в проволочной сетке, палаты светлые и голые. Каждая на шесть коек. В конце одного из коридоров, точно неприступный бастион, путь преграждала металлическая решетка с массивным запором, отделявшая отсек на три палаты.

— Это для буйных, что ли? — полюбопытствовал Кравченко.

— Это инфекционный изолятор, — последовал ответ.

— Все владения бывшего ЛТП, — пояснил Сидоров. — Принудильщики не здесь кукуют. Да их там и осталось всего с гулькин нос, трое гавриков — тихие вроде, однако себе на уме.

— Я запретила Пятакову смотреть телевизор, — сообщила вдруг Наталья Алексеевна, возвращаясь, видимо, к какой-то уже прежде обсуждаемой с Сидоровым теме. — У него снова проблемы. Я посчитала, что ему лучше пока отдохнуть от потока информации. Увы, ошиблась: спровоцировала припадок. Сейчас он изолирован. Это наш пациент, — обернулась она к Кравченко. — Интереснейший случай: бред отношения. Все, что происходит вокруг, относит исключительно к себе. Особенно остро реагирует на телевизионные передачи.

— Чуткий аж жуть этот Пятаков, — ухмыльнулся Сидоров. — Как трава растет, слышит. И реагирует не всегда адекватно, как Наталья Алексеевна скажет. Его соседи из коммуналки выперли. Житья никому не давал: сказать ничего нельзя было — все стрелки на себя переводил. И чуть что — в драку. Мы с участковым его сюда эвакуировали.

Так он, подлюга, чуть палец мне не отхватил. Кусается как пиранья. А по пути все переговоры по рации патрулей слушал и комментировал. У нас прямо уши завяли, как маргаритки.

Кравченко оглянулся на двери палаты:

— И сколько же у вас таких?

— Пятнадцать человек, раньше было больше. Теперь наши возможности этим и ограничиваются, — ответила Наталья Алексеевна.

— И женщины есть?

— Нет, только мужчины.

— А персонал у вас исключительно женский?

— Девочки мои прекрасно со всем справляются.

— И не боятся? Не жутко им тут жить в лесу с шизиками? Ведь глушь, придушат, извините, и поминай как звали.

— Это люди, Вадим, — Наталья Алексеевна поправила очки. — Здесь никто этого не забывает. Никогда. И они это чувствуют. Многие сюда сами пришли, им здесь хорошо, лучше, чем там. — Она посмотрела на окна, залитые солнечным светом.

— Ну, не знаю. — Кравченко ухмыльнулся. — Мне б золотом платили — я б тут работать не смог. А жить…

— Отец мой был психиатром, дед тоже. Это наследственное в нашем роду. Я привыкла. Да и для научной работы условия здесь просто идеальные. Хотя по части зарплаты…

— Наталья Алексеевна диссертацию защитила. — Сидоров хвастался так, словно это он стал светилом психиатрии. — Глядишь, и докторская не за горами уже.

— Вот мой кабинет, прошу. — Она открыла ключом белую дверь.

В кабинете она извлекла из шкафа пухлую папку и положила ее на стол перед собой.

— Я внимательно ознакомилась с материалами, Александр Иванович, которые вы привезли мне в прошлый раз. — Голосок ее звенел официальным холодком, а глаза — что твой малахит — так и влеклись к Сидорову, расположившемуся на кушетке напротив.

Кравченко ощутил себя тут явно лишним, но лишь крепче угнездился на клеенчатом стуле сбоку от очаровательницы. "Всюду жизнь, — мысль мелькнула сентиментальная и добрая, а следующая земная, греховная: