Прощай и будь любима - Адель Алексеева

– Что ты молчишь? Оппортунистка несчастная!

А однажды Володя явился при параде, в белой рубашке, причесанный, и зычно скомандовал:

– Всем встать! – и включил радио.

От неожиданности встала даже она, Ирина!

Еще более торжественным голосом поэт проговорил:

– Сегодня день смерти Владимира Владимировича Маяковского! – обвел всех победным взглядом и произнес настоящую речь: – За гробом Поэта шло шестьдесят тысяч человек! Стреляли в воздух, чтобы можно было пройти. Трамваи стояли. О, если бы он знал, как его любят!.. Поэт в последние дни часто цитировал стихи. Играя в бильярд, при каждом ударе говорил: «Я все отдам за верность Дездемоны…» Страшная, огромная пустота окружала его! – Володя внезапно остановился: – Прошу садиться!

– Какого черта! – вскричала красавица. – Долго ты будешь над нами издеваться? – и протянула руку, чтобы выдернуть шнур, но…

– Нет! – гаркнул поэт. – Сегодня я имею право целый день слушать радио! – и усилил звук.

– Ах так? – Ирина вышла из себя и из комнаты. – Я иду к директору! – обернулась к Лидочке. – А ты, ты так и будешь всегда молчать? – она хлопнула дверью так, что вершина горы рукописей съехала вниз.

Ирина выскочила, а Володя припал к репродуктору со словами: «Может быть, передадут его голос».

Про Лиду Григорьеву я расскажу тебе еще две истории. Она жила в маленькой комнате с дочкой и с мужем, но никогда не жаловалась, и просить квартиру ей не приходило в голову. Однажды ее вызывают на заседание месткома и спрашивают: согласна ли она поселиться в двухкомнатной квартире у метро «Аэропорт»? «Согласна ли я? А разве, а почему?.. Как это?» – пробормотала Лида. Почувствовала, как ее толкают, суют ручку и бумагу, шепчут: «Пиши быстрее заявление!». Оказывается, местком без нее уже проголосовал, чтобы ей дали квартиру.

Вторая история посерьезнее. Где-то в Курской области у нее жил брат. «Что с ним делать? – делилась со мной Лида. – Он ругает советскую власть. Мы с сестрой двадцать лет его перевоспитываем, а он – все равно». И вот скончалась Лидина мать, на похороны приехал брат. «Ваня, голубчик, ты уж, пожалуйста, лишнего не говори на поминках, будут там издательские, а у нас есть один человек, который все записывает и потом передает в особые органы». – «Ну что ты, не понимаю я, что ли», – обиделся брат.

Надо же было случиться, что на поминках за столом брат оказался соседом именно того стукача и сразу объявил ему под большим секретом: «Тут у вас, сказывают, есть человек, который все записывает и передает куда следует. Я-то почем зря ругаю советскую власть, но нынче – ни-ни. И ты тоже помалкивай, осторожней будь, а то Лидке попадет…»

На другой день вызывают Лиду к директору. Она в страхе. За столом – синклит: директор, начальник отдела кадров, председатель месткома. Ей говорят:

– Вот вам ручка, напишите что-нибудь.

– Как? – растерялась Лидуша.

– Как, рукой, конечно!

– Что?

А воображение уже работало, она представила донос стукача на своего невоздержанного брата и тянула время.

– Что писать?

– Говорят же вам, пишите что хотите, все равно! – синклит уже гневался.

«Ага, значит, брат не замешан, – передохнула она. – Или все же хотят, чтобы она написала о брате?»

– Вы что, неграмотная? – усмехнулся директор. – Нате вам! – и сунул газету: – Пишите: «Весь советский народ готовится к выборам…»

Она писала медленно, буквы прыгали, корявились, хотя вообще-то у нее прекрасный почерк. Вырвав из-под руки ее бумагу, директор взглянул и с кислым видом показал другим. Те посмотрели и дружно вынесли приговор:

– Не годится.

Вернувшись в свою комнату, Лидочка, так ничего и не поняв, рассказала все примадонне.

– Да они же тебя в избирательную комиссию хотели затащить! – вскричала та. – Ну и балда же ты!.. Однако молодец – хорошо, что плохо писала.

…Ну как, милый, я немного развеселила б тебя, если бы ты вдруг появился? Побасенки Шахерезады я продолжу как-нибудь на днях, хорошо?

…Да, новое время – новые песни. В буквальном смысле слова. Мы были замороженные, и вдруг грянула оттепель! Реабилитируют тех, кто пострадал при Сталине. Одна старая комсомолка, почти лишившаяся памяти, почуяв во мне сердобольность, звонит мне чуть не каждый день – и в семь утра, и в час ночи. Я хочу ей помочь, но как? Могу – только терпеливыми беседами, что и делаю.

Однако я хотела тебя развлечь и потому завожу речь о… капустниках, которыми славится наше издательство. Раньше я о них не имела понятия. Но однажды мы с Лидой приняли участие. На огромном листе бумаги нарисовали трех матрешек, сделали прорези для физиономий, а частушки для матрешек написал поэт Булат Окуджава. Это «негромкий» человек, сдержанный и обаятельный. Если бы ты слышал его песни, они поразили бы тебя какой-то надвременной грустью. Ничего похожего на прежние бодрые песни. Это сплав стиха и музыки, хотя гитарой он владеет не очень. Булат воевал на фронте, у него больное сердце, и это тоже кое-что проясняет. Не может человек с больным сердцем быть бодрячком.

Представь себе, что директор, эта логарифмическая линейка, тоже участвует в капустниках. И его там критикуют, протаскивают, да еще как!

Образовалась целая группа артистов: полногрудая Анна Ивановна, отличный бас Иванов, шустрая Шурочка, Рита, Ася… Цыганские песни, оперные арии, сцены из спектаклей. Слова, конечно, приспособлены к издательской жизни – так здорово!

Анна Ивановна – дама полная, подвижная, голосистая. Мать ее когда-то работала костюмером в театре Маяковского, девочка оттуда не вылезала. Подросла и оказалась обладательницей роскошного меццо-сопрано. Причем звучит он в полном согласии с ее пышной фигурой – в голосе что-то ликующее, зовущее. Она стала примой наших капустников. Учиться на артистку помешала война, но брошенные со сцены театра Маяковского семена дали прекрасные всходы.

Юрий Иванов, обладатель замечательного баса, поет арию «Клевета» из «Севильского цирюльника», но вместо слова «Кле-ве-е-та» поет: «Гоно-о-о-рар»… Он появился возле столика младшего редактора и с неподражаемой важностью нравоучительствовал на музыку Гуно к опере «Фауст»: «Мой совет – до одобренья ты не давай аванс, Мой совет – до одобренья не давай аванс…»

И по-мефистофельски хохотал, а смех его напоминал ядовито-раскатистый смех директора! Тебе, мой возлюбленный, конечно, неведома мольба авторов выплатить аванс, а между тем выплаченный «до одобренья» аванс грозит неприятностями редактору.

Удивительно, в следующий раз на капустнике в день восьмого марта обнаружилось, что и директору не чуждо искусство: он спел песню, к тому же собственного сочинения, – каково?

Анна Ивановна, или Аннушка, так вошла в актерство, что принялась разыгрывать соседей, друзей, добралась даже до завов и замов. Однажды позвонила в иностранную редакцию и представилась китайским критиком: