Эллигент - Вероника Рот

– Угу, – отвечаю я. – Тут кое-какие ее воспоминания о Резиденции. Очень интересно.

– Ладно, – говорит Тобиас.

Он улыбается мне, но он устал и расстроен. Я не делаю попытки задержать его. Боюсь, похоже на то, что мы отдаляемся друг от друга, замыкаемся – каждый в своем горе. Он – из-за крушения веры в свою дивергенцию, я – из-за гибели моих родителей.

Я вновь прикасаюсь к экрану.

«Дорогой Дэвид!»

Удивленно поднимаю брови. Что?

«Дорогой Дэвид! Мне очень жаль, но все случилось не так, как мы планировали. Я не могу этого сделать. Знаю, ты подумаешь, что я – глупый подросток, но раз уж я буду здесь находиться, то и мне решать. Свою работу я смогу выполнить и за пределами сектора эрудитов. Завтра, на Церемонии Выбора, мы с Эндрю собираемся стать альтруистами. Надеюсь, ты не сердишься на меня.

Натали».

Я прислоняюсь головой к оконному стеклу. Глаза застилают слезы. Мои родители любили друг друга. Они бросили вызов и планам Бюро, и фракциям. Они отвергли принцип «Фракции главнее крови».

Выключаю планшет. Не хочу читать ничего, что бы могло испортить впечатление, и плыву по течению спокойной реки. Вроде бы я должна горевать о смерти матери. А на самом деле я чувствую, что все наоборот: я получаю частички ее жизни, слово за словом, строка за строкой.

В файле всего лишь около дюжины записей, и, к сожалению, они, рассказывают мне слишком мало. И у меня возникает еще больше вопросов. К тому же это не дневниковые записи, мысли и впечатления, а письма, адресованные кому-то.

«Дорогой Дэвид! Я полагала, что ты в большей степени мой друг, чем руководитель, но теперь мне кажется, я ошибалась.

Неужели ты думал, что я отправилась в город для того, чтобы жить в гордом одиночестве? Что я никогда ни к кому здесь не привяжусь и не начну сама выбирать пути, которые считаю правильными?

Я все бросила, чтобы сюда прийти, в то время как никто другой этого не хотел. Ты должен быть мне благодарен, а не обвинять меня в том, что я пренебрегаю своей миссией. Вот что я тебе скажу: я не собираюсь забывать, зачем я здесь, только по той причине, что я выбрала альтруистов и собираюсь выйти замуж. Я вполне заслуживаю того, чтобы жить своей жизнью, не той, которую ты и Бюро выбрали для меня. Ты же знаешь, что я видела и пережила, и должен поэтому понять, почему новая жизнь так привлекает меня.

На самом деле тебя не волнует, что я не выбрала фракцию эрудитов, как мы условились. Мне кажется, ты просто ревнуешь. И если ты хочешь, чтобы я продолжала тебе писать, тебе придется извиниться за то, что сомневался во мне. Иначе я не буду больше посылать тебе новых сообщений, и, разумеется, я не собираюсь покидать город, чтобы встретиться с тобой. Все зависит от тебя.

Натали».

Интересно, была ли она права насчет Дэвида? Эта мысль не дает мне покоя. Действительно ли он ревновал к моему отцу и исчезла ли со временем эта ревность? С другой стороны, я вижу их отношения только ее глазами, но я не уверена, что мама – наиболее верный источник информации об этом. По записям заметно, как она взрослеет, ее язык становится все богаче, а эмоции – все умереннее. Короче, она растет.

Смотрю следующую запись. Она датирована несколькими месяцами спустя. Письмо адресовано не Дэвиду, а кому-то другому: тон письма холоден и официален. Я провожу пальцем по экрану, перелистывая записи. Через десять страниц нахожу запись, адресованную Дэвиду. Это письмо было написано через два года после предыдущего.

«Дорогой Дэвид, я получила твое письмо. Понимаю, почему ты не можешь больше переписываться со мной, и уважаю твое решение, но я все равно буду скучать по тебе. Желаю тебе счастья.

Натали».

Я хочу пролистать дальше, но журнал закончился. Последний документ в файле – свидетельство о ее смерти. Причиной смерти названо несколько огнестрельных ранений. Я хочу рассеять воспоминания о том, как она тогда упала на улице. Хочу знать больше о ней, своем отце и о Дэвиде. Обо всем, что отвлечет меня от мыслей, как закончилась ее жизнь.

Стремлюсь немедленно что-то предпринять, и около полудня я отправляюсь с Зоей в диспетчерскую. Она разговаривает с сотрудником о встрече с Дэвидом, а я смотрю в пол, чтобы ни в коем случае не увидеть происходящего на экранах. Чувствую, что, если взгляну на них хотя бы на мгновение, уже не смогу отвернуться. Без остатка растворюсь в моем старом мире, потому что не знаю, как жить в новом.

Но Зоя все продолжает разговаривать, и я, не удержавшись, смотрю на большой экран, висящий напротив: Эвелин сидит на своей кровати и перебирает какие-то предметы на тумбочке. Я подхожу ближе, чтобы рассмотреть, что там такое. Женщина, сидящая за одним из столов, обращается ко мне:

– Это персональный канал Эвелин. Мы наблюдаем за ней круглосуточно и без выходных.

– Вы можете слышать ее?

– Конечно, нужно только сделать громче, – отвечает женщина. – Но обычно мы выключаем звук. Трудно выносить болтовню целую смену.

– Что это? – киваю я на экран.

– Какая-то статуэтка, – женщина пожимает плечами. – Она часто ее разглядывает.

Я узнаю эту вещь: я видела ее в комнате Тобиаса, где спала после своей несостоявшейся казни в штаб-квартире эрудитов. Она сделана из синего стекла, имеет абстрактную форму и более всего напоминает падающую воду, застывшую во времени.

Я привычно прикасаюсь к ямочке на своем подбородке, как всегда, когда пытаюсь что-то вспомнить. Он тогда рассказал мне, что эту фигурку ему дала Эвелин, когда он был еще ребенком, и попросила спрятать ее от отца, который, будучи альтруистом, не одобрял красивых, но бесполезных вещей. Тогда я не задумывалась об этом, но сейчас вижу, что статуэтка много значит для Эвелин, раз она сопровождала ее от сектора альтруистов до тумбочки в штаб-квартире эрудитов. Может быть, это был ее способ восстать против системы фракций? Эвелин на экране подпирает рукой подбородок и смотрит на статуэтку еще какое-то время. Потом быстро встает и выходит из комнаты.

Эта синяя штука является символом бунта. Скорее всего, она просто напоминает ей о Тобиасе. До сих пор мне не приходило в голову, что, уйдя со мной из города, Тобиас не просто взбунтовался против своего вождя, он еще и отказался от матери. И она тоскует о нем. При всех трудностях, которыми сопровождались их отношения, кровные узы не могли порваться. Такого не бывает.

Зоя дотрагивается до моего плеча.

– Ты хотела спросить меня о чем-то?

Я киваю и отворачиваюсь от экрана. На той фотографии, где она стояла рядом с моей матерью, Зоя была совсем юной, но все равно она должна что-то знать. Лучше бы, конечно, спросить Дэвида, но он – руководитель Бюро, и до него так легко не добраться.

– Я хотела бы узнать о своих родителях, – говорю ей. – Я читаю мамин дневник, но не нашла там ничего определенного о том, как она встретилась с моим отцом и почему они присоединились к альтруистам.