Вопль археоптерикса - Андрей Загородний

– Все, – объявил Алексей. – Теперь пусть сохнет.

И тут только до нас дошло. Наверное, до всех одновременно – время приближалось к ужину, и около костра все собрались.

– Сколько сохнуть? – в один голос спросили Костя и Петр Иваныч.

– Не знаю, – неуверенно ответил Алексей. – Пока не затвердеет. Янтарь твердый, а он именно из такой смолы получается, из доисторической.

– Та-ак, – включился Проша. – Янтарь получается за миллионы лет, если не ошибаюсь. Надо подумать.

– Ничего себе, – растерянно протянул радист. – И что тут думать? Найдет какой-нибудь археолог иллюминатор этот и будет голову ломать, кто янтарем плексиглас…

– Инкрустировал, – буркнул Алексей.

– Вот! Вот так и входят в историю…

– …дураки, – заключил хмуро штурман.

– Но мы-то не хотим в историю!

Пока Костя возмущался на тему миллионолетнего ожидания, Проша размышлял. Я же взялся помогать Петру Иванычу с ужином. Наконец физик спросил:

– Ты, Алексей, когда смолу ковырял, трудно поддавалась? Одинаково трудно?

Что значит одинаково, сразу не дошло, но оказалось важным. Все наплывы в разных местах вокруг лагеря ковырялись одинаково, были вязкими, но не больше и не меньше.

– Вряд ли смола из всех деревьев вытекла одновременно. Где-то вчера, где-то – месяц назад. Если не затвердела, значит, процесс этот очень медленный. Смола призвана лечить повреждения, закрывать их от паразитов и гниения, но механической прочности она не создает, – закончил рассуждения Проша. – Может, и за год не застынет, для дерева это не обязательно.

– Як же клею получше зробити? – заволновался Галюченко.

Проша скорчил физиономию, будто думает, но неубедительно. Понятно – придумал уже, только вопроса ждал:

– Резину делают из латекса, что тоже древесный сок. Для этого его вулканизируют.

– В кратер не полезу, – опасливо оглянулся бортстрелок на столь немилые ему дымящиеся конусы Винницы и Ленинграда.

– Не нужно. Простейшая вулканизация достигается нагреванием с серой. Можно попробовать просто нагреть. Обмажем глиной и закопаем под угли на ночь. Глиной – чтобы окисления не было, то есть ничего не сгорело…

Птеродактилей за ужином глодали, поглядывая в костер. Всем было интересно, как там себя наши форточки чувствуют. Всем экипажем переживали за процесс вулканизации. И обмазывали глиной всем экипажем. А забравшись в фюзеляж, долго не могли уснуть, ворочались. Кто уж о чем думал, не знаю, но мне этот примитивный промышленный процесс напомнил, что там, где-то далеко, есть цивилизация. И резина изобретена сто лет назад, и шины из нее делают… для самолетов. Тот же плексиглас кто-то придумал и все другое. А здесь, здесь до колеса еще миллионы лет. Чужое небо, через которое летит планета, так далеко летит, что даже звезды местами меняются. А это значит, не только миллионы лет до нашего времени, но и миллионы километров… или триллионы. Представить себе такое невозможно, но вот ощутить… что мы очень-очень далеко…

Проснувшись, все собрались у костра. Проша с Алексеем разворошили остывшие угли и вынули потрескавшиеся глиняные лепешки. Освободить стекла от оболочки оказалось не так просто – глина крошилась без труда, но страшно было повредить то, что внутри.

– Точно как археологи, которые кости динозавров откапывают, – усмехнулся радист.

– Не археологи, а палеонтологи, – разулыбался Проша, продолжая осторожно убирать глиняные кусочки. – Костей динозавров у нас предостаточно, а стекло у самолета должно быть… – оторвал особо сильно припекшийся кусок и, оправдываясь, добавил: – Должно быть прочным. Если его нельзя очистить от глины, то полета оно не выдержит.

Стекло вроде выдержало, и мы, плюнув на осторожность, распотрошили остатки глины довольно быстро. Куски плексигласа действительно склеились, но сами изрядно помутнели. Кроме того, янтаря из смолы не получилось, она не затвердела, стала похожа на обещанную Прошей резину. Все вместе потеряло форму самолетных форточек, скорее напоминало пожелтевшие куски плексигласа, кое-как скрепленные липкими перемычками. Только научный руководитель остался доволен:

– Все как я предполагал. Нам удалось провести полимеризацию с первой попытки, в отсутствие химического оборудования, да просто в костре! Видите, смола почти не липнет, зато тянется и потом возвращается в исходную форму. Это резина. Да, плохая, да, некачественная, но резина. Кстати, индейцы Южной Америки наверняка так же каучук обрабатывали и резину получали.

– Замолчи, Проша, – вздохнул Алексей. – Не долдонь: резина-резина. Резина – это здорово, но окна-то с дырами.

– Ничего, – не унывал изобретатель костерной вулканизации. – Придумаем еще что-нибудь. Человеческий мозг – самый мощный мозг в мире.

Да, самый мощный, согласились мы кисло. Особенно в меловом периоде.

Когда появился Петр Иваныч, я сидел у костра и чистил пистолет, Костя занимался дровами, Проша отправился проведать гнездо, Алексей давно уже забрался в «ланкастер», спать, наверное, завалился. Бортстрелок заметно прихрамывал, но внимание привлекало странное выражение его лица – удивленно-растерянное. После обеда он ушел на заготовку перепончатых, сказав, что прогуляется вдоль берега, левее от лагеря, охота посмотреть, куда это они всей командой с утра кормиться улетают.

– Вот, взгляни, капитан, – позвал меня он, вытаскивая из мешка рамфоринха, помятого, в запекшейся крови, но живого.

– Подстрелил? – удивился я.

Галюченко с того первого дня пользовался силками, сворачивал головы, и пойманная таким образом «птичка» выглядела совсем иначе.

Петр Иваныч придавил полудохлую добычу к земле, расправил правое крыло. У одного из тонких отростков-пальцев в середине не хватало около сантиметра – остаток болтался на рваной, скомканной перепонке.

– Споймав, – объявил Галюченко, заметно волнуясь. – На стенке увидал, сидит на выступе, притулился. Все хвостатые летят, а этот не летит. Дерево там есть, прямо ложится на скалу, я на него забрался, шуганул – нет, сидит как пришитый. Ухватив, а он крыльями мне по носу, я ж сорвался. Не высоко, как со стола сигануть, а то б ноги поломал.

Хромота охотника объяснилась – неудачно поскользнулся, снимая добычу с карниза. Галюченко продолжал:

– Это не я его. Ты, Костя, пистолетом баловался?

– Нет, зачем мне? Не настрелялся, что ли? – Костя уже сидел на корточках возле нас и разглядывал дырку в крыле. Рамфоринх дергался всем телом и пытался тяпнуть зубастым клювом за руку.

Я с неприятным ощущением рассмотрел его – кровь запеклась, но наверняка недавно. Точно, пулевое ранение. Похоже, сегодня подстрелили. Алексей весь день на глазах, Костя не стрелял, говорит. Да и Галюченко с чего врать? Получается, не в меловом мы периоде, а где-то в заповеднике? Фашисты, получается, рядом. Но зачем им в собственный экспонат из винтовки или пистолета стрелять? Непонятно. Охотились бы, так дробью, это ж тыл у них – значит, выбор есть, из какого оружия развлекаться. А тут… Да какой к черту заповедник!