Роддом, или Поздняя беременность. Кадры 27-37 - Татьяна Соломатина

– А представляешь, Панин, сколько тех, о ком мы знать не знаем, побывало в этих халатах и на этих простынях? Чем они отличаются, гостиничные, от больничных? Такие же, «всехние», простерилизованные… У меня есть одна приятельница, она всегда с собой возит комплект постельного белья, пижаму, тапки и халат. В поездах бельё перестилает.

– Глупость какая! В нашем мире, где давным-давно можно ездить с кредиткой…

– Да, глупость, – вздохнув, перебила его Мальцева. – Я ей тоже всё время говорю, что это ужасная глупость. Всё прожарено. И не возить же за собой стулья. Или в самолёт – со своим креслом. Мир так удобен для пользования и путешествий налегке. Любая точка пространства обеспечена всем необходимым. Человеческие нужды унифицированы.

– Что-то ты очень грустно об этом всём говоришь…

– Сёма, но мы же все – разные! И нуждаемся – в разном! И любим мы по-разному. И болеем. Вон, у Семёнова покойного гематурии не было.

– Да, это так романтично! Мы с тобой в Питере, о чём бы нам с тобой поговорить, как не о клинике течения рака у покойного!

– Это ничуть не менее романтично, чем гостиничные простыни, тапки и халаты.

– Уверен, с Матвеем тебе на всё это было наплевать. С Матвеем ты могла совокупляться и в чужом вшивом спальнике, – чуть зло сказал Семён Ильич и налил себе куда щедрее, чем следовало бы.

– С Матвеем – да, – совершенно спокойно ответила Мальцева, равнодушно выдыхая дым в вечно затянутое питерское небо. – Разница между Матвеем и всеми остальными в том, что Матвей понимал – никакой разницы между чужим вшивым спальником и гостиничными белоснежными простынями нет.

– И что эта глубокомысленная сентенция должна значить?!

– Ничего, Семён Ильич. Ровным счётом ничего, как и любая мало-мальски уважающая себя глубокомысленная сентенция, – улыбнулась Мальцева. – Но с тем, кого не любишь, совокупляться на чистом белье всё-таки приятней. Тебе ли не знать.

Мальцева запарковалась на своём законном месте, под окнами обсервационного буфета первого этажа. Конференция закончилась, а вместе с ней и иллюзия отдыха. Всё равно мобильный разрывался. Но теперь она могла его ненадолго отключить. И она, и даже Панин. Всё-таки Родин был не только высококлассным специалистом, но и очень ответственным и надёжным человеком, не в пример своему предшественнику.

– Здравствуйте, Татьяна Георгиевна! – подскочила с места молоденькая акушерочка приёмного. – Вот, к вам оформляем! – кивнула она на симпатичную девицу, сидящую напротив неё на краешке стула.

– У меня только схватки начались. Вы меня не помните?

Дальше обыкновенно следовало: «Я у вас лежала/рожала!» Но ничего подобного не последовало. Возможно, Мальцеву привлекали для консультации. Она внимательнее вгляделась в лицо девушки. Симпатичная, даже красивая, мордашка. Знакомая. Но с какого-то момента все типы симпатичных, даже красивых, равно как и несимпатичных и откровенно некрасивых «мордашек» становятся любому акушеру-гинекологу на одно… место.

– Я редактор той передачи, где вы снимались!

– Ах, да, да…

За последний год Мальцева только и делала, что «снималась» в передачах. Раз десять, никак не меньше. И ещё больше – отказывалась в них сниматься. Но Панин орал про узнаваемость роддома, про то, что все эти пляски – роддому на пользу. Происходило это обыкновенно так: поступал звонок с неизвестного номера.

– Да?

– Здравствуйте, Татьянгеоргна! Вас беспокоит редактор передачи «Шурумбурум», которая выходи на канале Бурум-Шурум. Мы хотели бы пригласить вас в качестве гостя/эксперта/гостя «в стул»/прокомментировать ситуацию с умершей в городе Гнилозубово девочкой…

Первый редактор, позвонивший с подобного рода просьбой, был послан по вполне конкретному адресу. После чего Мальцеву вызвал к себе Панин и ныл, что у него люди попросили прислать специалиста, а он этим людям не может отказать… Почему он не отказывал людям на задницу Мальцевой, а не на свою собственную – не понятно. В итоге Татьяна Георгиевна на какое-то из телешоу покатилась.

В арендованном Мосфильмом сарае она тогда просидела несколько часов, хотя подъехала к точно назначенному сроку. В неё сперва вцепились две разухабистые тётки и, вымазав ей лицо замазкой, начернив веки и ресницы, а губы унавозив ярко-алой помадой, схватились за плойку и сделали из её гладких опрятных волос кубло куделек, по которым ещё потом прошлись начёсом и забрызгали это всё лаком. В результате Мальцева стала похожа на ярчайшую представительницу отряда «мохеровых беретов» – гримёры способны испортить любую красоту. Первый раз она всё это безропотно снесла, потому как полагала, что доверять профессионалам – это норма. И, вероятно, гримёры знают что-то такое, чего ты сам о себе не знаешь, и им стоит верить больше, чем зеркалу.

– Ну вот, теперь красавица! – безапелляционно рявкнула главная из разухабистых тёток.

Мальцевой ничего не оставалось, как покорно согласиться. Всё равно при помощи всего лишь расчёски привести кубло в порядок не представлялось возможным. Тут или бритва, или обильное мытьё головы со всеми возможными масками, увлажнителями, кондиционерами – иначе то, что останется, не расчесать.

Такой «красавицей» Татьяна Георгиевна и просидела в присарайном помещении несколько часов, дивясь про себя, сколько же вокруг бездельников, а между тем в стране, как обычно, кризис, и работать, как это и положено, – некому. Какого-то невнятного возраста мальчики и девочки «восемнадцать-сорок» сидели, галдели и носились вокруг. Сидели они с глубокомысленным видом, являвшим миру презрение и усталость. Пусты были их глаза, уставившиеся в айфоны, айпады и лептопы. Галдели они о чём-то непонятном Татьяне Георгиевне. О маршах справедливости, о трагедиях креаклов («О трагедии кого?» – уточнила она у одного из «мальчиков», схватив его за полы свисающего палантина, обмотанного вокруг шеи пару раз. – «Креаклов!» – брезгливо облил он её презрением в ответ, потрусив ручкой). Носились они вокруг, потому что кто-то задерживался, кто-то – опаздывал, а кто-то просто – «гандон немытый!», ну и потому, что ведущей нужна была то лиловая юбка, то зелёные боты. Что-то в таком роде. Изуродовавшая её гримёрша пару раз вытянула Мальцеву покурить, они даже о чём-то посмеялись. Гримёрша оказалась в общем-то неплохой бабой, со взрослым сыном, молодым мужем и кучей общечеловеческих проблем, которые тут же вывалила на Татьяну Георгиевну. После чего ещё пару раз прошлась по ней из баллончика с лаком – в помещении уже, разумеется, где и так не было особо чем дышать, – на правах почти что подруги. Мальцева всё покорно терпела. Не хотелось обижать хорошего человека. Единственного, кто тут действительно не покладал рук, усердно тонируя, разукрашивая и причёсывая. От нечего делать – статьи из научного журнала в такой обстановке всё равно в голову не лезли – Татьяна Георгиевна даже стала наблюдать за теми, кого встречающие втыкали разухабистым бабёнкам в кресло. Особенно её заинтересовала оказавшаяся донельзя глупой разрекламированная телеэкранами и глянцевыми изданиями «психолог» с очень русско-литературной фамилией. Пожалуй, по уровню интеллекта она была куда ближе к больничной каталке, чем даже к обыкновенной, среднестатистической, гипотетической потребительнице её «психологических советов». Неужели же кто-то ещё всерьёз может верить в то, что мужчине нужен «только секс!» – и пожрать. Или таки больничные каталки сожительствуют с кислородными баллонами. И весь мир добрых обывателей, потребляющих это гонево, населён идиотами и идиотками. Причём – клиническими. Ай-яй-яй, Татьяна Георгиевна! Да ведь это снобизм!