Падение - Пенелопа Дуглас

Я послушалась, внезапно подумав, что, перед тем как приходить сюда, стоило принять душ и привести себя в порядок.

– Здравствуй, мама.

– Рада видеть. Я звонила. И писала, – произнесла она раздраженно, сцепив пальцы рук в замок.

Я ей так и не перезвонила и, разумеется, знала, что это ее взбесит.

Но делала я это отнюдь не ради того, чтобы ее позлить. Просто не хотела с ней разговаривать.

Облизнув губы, я тоже сложила руки перед собой.

– Извини. Я была вся в работе.

Она кивнула и начала спускаться по ступеням.

– Сейчас неподходящее время. Нужно звонить, прежде чем без предупреждения являться в чей-то дом. Ты и сама это знаешь.

Чей-то дом?

Было время, когда мать относилась ко мне чуточку теплее. До того, как отец стал терять рассудок. Но ее всегда волновало, что подумают другие, и мне было интересно, почему. Ее брат – врач – во многом был похож на нее. Лощеный и бесстрастный. Но сестра – мать Шейн – выросла очень доброй. Какой была моя мать в детстве? Смеялась ли она? Устраивала ли беспорядок? Ошибалась ли?

Она подошла ближе, и я выпрямила спину.

– Я просто проходила мимо, мама.

– Нет, тебе что-то нужно.

Я провела руками по своей льняной блузке, заметив, как сильно помята ткань. Еще недавно мне казалось, что я выгляжу мило, но теперь я испытывала дискомфорт.

Я смотрелась нелепо в этом наряде. О чем я, вообще, думала?

– Мне нужно… Я бы хотела… – запинаясь, пробормотала я, отводя глаза.

Мать обвела меня взглядом, оценивая мой внешний вид.

– Если не знаешь, что сказать, лучше молчи, Кейси. – Она говорила со мной так, словно мне пять лет.

Я выдохнула и встала ровнее, сжав скрещенные пальцы так крепко, что кожа на них натянулась.

– Можно мне, пожалуйста, забрать свои дневники? Я хочу использовать их для занятий.

Я сделала невозмутимое лицо, чтобы выглядеть уверенной в себе, хотя мне потребовалось немалое усилие, чтобы колени не подогнулись подо мной.

Ее локоны даже не шевельнулись, когда она, вздернув подбородок, пристально посмотрела на меня.

– Что ж, вполне разумно. Но прежде тебе надо принять душ.

– Схожу в душ дома, – ответила я и пошла было к лестнице, собираясь обойти ее, но мать схватила меня за руку, и я съежилась.

– Ты и так дома, – произнесла она строго. – Вот об этом я и хотела с тобой поговорить. Пора возвращаться.

Я сглотнула. Вернуться домой? Страх разливался по телу, медленно пожирая меня часть за частью.

– Зачем? – в голосе послышалась неуверенность. Мне не хотелось возвращаться домой сейчас.

Она подняла брови с таким видом, словно я задала глупый вопрос.

– Потому что я отвечаю за тебя и должна приглядывать за тобой.

А две недели назад не должна была? Когда я в тебе действительно нуждалась?

– Почему именно сейчас? – с упреком сказала я.

И тут она влепила мне пощечину.

Голова дернулась вбок, слезы брызнули из глаз, и я схватилась за щеку, пылавшую от удара. Я должна была этого ожидать. Мне никогда не позволялось огрызаться.

– Теперь иди в душ, – приказала мать, и я услышала в ее голосе удовлетворение. – Причешись и сделай макияж, а потом поужинаешь со мной и моими друзьями.

Я зажмурилась. По щеке скатилась слеза. Мать обошла меня и, встав сзади, распустила мои наспех собранные волосы.

Нет, нет, нет… Мне было двадцать лет. Я больше не нуждалась в ее опеке.

У нее все должно выглядеть безупречно снаружи, несмотря на то что внутри прогнило насквозь. Почему ее так сильно волновало, что о ней подумают другие? Неужели после пережитого горя, после того как она потеряла мою сестру – и моего отца тоже, – ей действительно становилось легче оттого, что мы создавали видимость идеальной семьи? Даже если на самом деле все было паршиво?

Я услышала ее недовольный вздох.

– Тебе нужно привести в порядок волосы. Сделаем тебе такую же челку, как у меня. Но… – Она снова встала передо мной и отняла мою руку от щеки. – На маникюр нет времени. Но вот к следующей неделе мы уж постараемся, чтобы ты была как новенькая.

Жалкая и беспомощная.

Мать продолжала говорить что-то о депиляции и окрашивании, но я сосредоточилась на словах Джекса, я цеплялась за них.

«Какой твой любимый цвет? Твоя любимая группа? Когда ты в последний раз ела шоколад?»

Я крепко зажмурилась. Кожа головы болела, когда мать одну за другой вытаскивала и пристально изучала пряди моих волос, возможно, в поисках секущихся концов.

Я потерла ладони, вспоминая, как на прошлой неделе держала грязную, огрубевшую руку Джекса в своей. Как она нравилась мне на ощупь. Как я хотела, чтобы это повторилось.

«Я хотел замарать тебя».

Жалкая и беспомощная.

Жалкая и беспомощная.

Жалкая и беспомощная.

– Хватит! – заорала я, почувствовав, как мать резко отстранилась и ахнула.

Развернувшись, я распахнула дверь, выскочила наружу и, отчаянно набрав воздуха в грудь, понеслась через двор.

Мать ничего не крикнула мне вслед. Она бы никогда не устроила спектакль на глазах у соседей.

Я мерила шагами гостиную Тэйт, как животное в клетке, а Шейн смотрела на меня.

– Что случилось?

– Ничего, – пропыхтела я, большими пальцами потирая подушечки остальных четырех и набирая воздух в грудь, отчего вовсе не успокаивалась, а лишь распалялась еще сильнее.

– По тебе заметно.

Я остановилась и, повернувшись к ней, выпалила:

– Дневники. – В груди у меня все колотилось от… я не знала, отчего. От страха. От волнения. От гнева. – Ты должна пойти к моей матери и забрать мои дневники, – скомандовала я и снова зашагала.

– Нет, ты сама должна пойти к себе домой и забрать свои дневники. Ты знаешь, что у меня от твоей матери нервный тик.

Я едва слышала ее ворчание. Теперь я поняла, почему мне не хотелось возвращаться домой. Не потому, что я попала под арест. И не из-за матери. Причина была во мне.

Я терпела издевательство слишком долго, хотя давно должна была положить этому конец. Я позволяла ей говорить со мной вот так. Позволяла осуждать меня.

Я сама позволила всему этому случиться. Я ненавидела ее. Ненавидела отца. Ненавидела этот дом. Ненавидела эти бесконечные прихорашивания и занятия, которые мне навязывали.

Я ненавидела свою сестру.