Анатомия предательства, или Четыре жизни Константинова - Геннадий Русланович Хоминский

от другого. Каждый вечер перед сном Константинов ставил крестик на листке, который он разлиновал под календарь. Прошёл месяц, как состоялся суд.

После завтрака, когда он ожидал вывода на прогулку и сидел за столом с раскрытой книгой, дверь камеры открылась и в неё вошёл Трофимыч и Павел Кондратьевич. Константинов встал и за руку поздоровался с адвокатом, затем Трофимыч застегнул наручники на кистях рук.

– Вижу, выглядите не плохо, – сказал Павел Кондратьевич.

– Спасибо. Как-то всё устаканилось, да ещё, конечно, режим дня, – спокойно с улыбкой ответил Константинов.

– Юрий Иванович, я пришёл к Вам сообщить, что вчера приговор вступил в законную силу и отменить его уже невозможно.

– Да, я это понял, – ответил Константинов.

– Пришло время писать прошение о помиловании на имя Горбачёва Михаила Сергеевича. Вы подумали об этом?

– Думал, много думал. Пожалуй, я откажусь.

– Почему? Шанс есть. Насколько я знаю, Михаил Сергеевич достаточно мягкий человек и он сможет простить Вас.

– Он сможет. Только я не смогу. Я виновен и заслуживаю самого сурового наказания. Я очень много думал об этом. Понимаете, сейчас в моей жизни появилась определённость. Я знаю, что меня ждёт. Написав прошение, эта определённость исчезнет. А это очень тяжело. Жить, надеяться, а потом – разочарование. Нет, пусть всё идёт своим чередом. Смерти я не боюсь. Я к ней готов. Тем более что после меня на останется никого, кто будет оплакивать меня. Родителей нет, они давно умерли. Жены нет, друзей тоже. Дети, но чем быстрее они забудут обо мне, тем лучше. Да, наверное, уже забыли. Смерть – это мгновение. А остаться на всю жизнь в тюрьме – это тяжелее смерти. Жить воспоминаниями прошлой жизни. Каждую ночь, когда начинается бессонница, лежать и сожалеть, мучиться и рыдать в подушку, что всё так нелепо получилось. Не выдержу. Я сойду с ума. Мне сорок. Что прожил – то и моё. Написать прошение только для того, чтобы оттянуть свой конечный срок? На сколько? Кстати, сколько будет оно рассматриваться?

– Не знаю. В течение двадцати дней оно поступит в канцелярию президента. Когда его принесут Михаилу Сергеевичу, я не могу знать. Сколько времени оно пролежит у него? Срок законом не определён.

– И всё это время я буду сидеть здесь?

– Нет. Вас отправят этапом в другую тюрьму. Куда – я не знаю.

– Ну вот Вы и ответили на свой вопрос. Оттянуть свою смерть на месяц, на полгода, на год или на десятки лет. Зачем? Конец один. Мучиться вместе со своей совестью? Не могу и не хочу. Так что извините, Павел Кондратьевич, я хочу только одного, чтобы поскорее всё это закончилось.

– Ну тогда ещё одна формальность. Вам нужно подписать акт об отказе в помиловании.

Адвокат вынул из папки напечатанный листок бумаги и показал, где нужно поставить подпись. Константинов не читая подписал.

– Ну вот и всё. Моя работа завершена. Прощайте Юрий Иванович. С Вами мы больше не увидимся. Надеюсь, я Вас ничем не обидел? А если что не так, то простите меня.

– Ну что Вы, Павел Кондратьевич, мне было очень приятно общаться с Вами. Большое спасибо за фотографию. Прощайте.

Адвокат пожал скованные руки Константинова и вышел. Вот и всё. На душе стало как-то легче.

***

Через несколько дней после обеда в камеру вошёл Трофимыч.

– Что ж, горемычный, пришло время собираться. Завтра по этапу отправишься к своему месту.

– Завтра? Как-то мне, Трофимыч, страшновато. Я привык здесь.

– Ничего, привыкнешь и там. Везде люди живут. Так что собирайся.

– Да что мне собирать. Всё на мне, больше ничего нет.

– Как в Писании. Голый пришёл, голый и ухожу. Книжку в библиотеку нужно сдать, – со вздохом сказал Трофимыч, – а у тебя там твои сыновья.

– А куда мне деть фотографию?

– Аккуратно сверни и засунь под стельку в башмак. Хотя могут и там найти. А может, повезёт, не станут тебя обыскивать, что с тебя взять.

– Спасибо, Трофимыч.

– Ладно, шконку я отпущу, отдыхай. Готовься в путь.

Трофимыч вышел, а Константинов лёг, положил руки под голову и стал смотреть в потолок. Вспомнился институт, его коллеги. Как они с Людой приехали на полигон. Молодые, счастливые. Вспомнилась Оля. Она была готова сблизиться с Константиновым. Он не захотел. Испугался? Да, наверное. Он не мог себе представить в своей квартире, утыканной контрольными метками, постороннего человека. На душе было гадко. Ну почему? Почему он стал таким? Что привело его к этому? Ни семьи, ни друзей, никого, о ком бы он сожалел. Оля, которой он доставил столько неприятностей. Она должна его ненавидеть. Константинов спрашивал у следователя, что с ней. Это было незадолго до суда. Александр Александрович ответил, что суд по её делу уже прошёл. Что генералу Тимофееву не удалось доказать, что она является соучастницей преступления Константинова. Она получила два года условно, и её выслали из Москвы куда-то за Урал. Куда, он не знал.

Был ещё один человек, с которым многое было связано – Анатолий Васильевич. Боже, как его ненавидел Константинов. Этот молодой выскочка перешёл ему дорогу. Константинов, а не Анатолий Васильевич должен был стать начальником лаборатории. Но Анатолий Васильевич сумел втереться в доверие к Леониду Парфёновичу. Конечно, Анатолий Васильевич был неплохим учёным, но как руководитель он сильно раздражал Константинова. Началось с того, что Анатолий Васильевич начал задвигать Константинова на вторые роли. И если при Леониде Парфёновиче Константинов был ведущим сотрудником лаборатории, с которым все советовались, который был правой рукой и неформальным заместителем начальника, то при Анатолии Васильевиче он стал никем. Тот позволял себе тыкать Константинову, несмотря на то что он был и старше его и опытнее. Анатолий Васильевич мог принародно сделать ему замечание, причём в какой-то насмешливой, унизительной форме. Константинов стал замечать, что сотрудники лаборатории, которые ранее «смотрели ему в рот», стали относиться к нему как-то пренебрежительно, без должного уважения. А ведь он был единственным старшим научным сотрудником лаборатории. И его по-прежнему приглашали на всевозможные технические совещания, которые проводил Главный. Но со временем и это стало меняться. Все неудачи на испытаниях с их системой Анатолий Васильевич ловко списывал на Константинова. Мол, Юрий Иванович не досмотрел, Юрий Иванович не додумал, Юрий Иванович не предвидел. Однако все заслуги в удачах приходились, естественно, на Анатолия Васильевича. Постепенно всякое упоминание о роли Константинова в разработках изделия прекратилось. Это был тяжёлый удар по самолюбию. И только сотрудничество с дядей Колей спасало Константинова от неминуемой хандры и даже, возможного увольнения. В его жизни появилась цель. Он стал кому-то